Был и вовсе нейтральный вариант — Перпетуя, что лишний раз свидетельствует о том, как усиленно драматург «заметал следы», поскольку понял: настали времена, когда упоминание всуе имени генерального секретаря грозит большими неприятностями.
От переводчицы «Зойкиной квартиры» М.Рейнгардт Булгаков настойчиво потребовал (в письме от 31 июля 1934 года):
«Слова „Сталин“ у меня нигде нет, и я прошу вычеркнуть его…»
В середине 20‑х годов до «опасных времён» было ещё далеко. И поэтому в финале пьесы арестом всех её героев Булгаков как бы давал совет, как следует поступить и со всеми их прототипами. Это была невероятнейшая дерзость, отважиться на которую мог далеко не каждый.
Один из первых вариантов «Зойкиной квартиры» (Аллилуя называл её «змеиная квартира») заканчивался репликой её главной героини:
«ЗОЯ. Прощай, прощай, жоя квартира!»
Фраза из четырёх слов, и половина из них начинается с буквы «п», так похожей на виселицу. Типично булгаковский финал.
К величайшему счастью для Булгакова, его дерзких намёков, переходивших все и всяческие границы дозволенного, литературные церберы тех лет не заметили. И всё то время, пока «Зойкина квартира» была в репертуаре вахтанговцев, спектакль шёл с неизменным аншлагом, публика валила на него валом.
Тем временем год 1926‑ой подходил к концу. Несмотря на мрачные пророчества, он оказался для Булгакова весьма плодотворным. Дважды повторенное «роковое» число «13» принесло ему беспрецедентную удачу, если не сказать, грандиозный успех. Как будет сказано в «Жизни господина де Мольера»:
«Солнце бродячего комедианта явно поднималось. Впереди начинала мерещиться громаднейшая карьера…»
И пусть большевистская инквизиция рьяно раздувала огонь в своих ни на минуту не угасавших кострах! Неугомонный драматург, в глазах которого то и дело вспыхивала лукавая усмешка, вновь подлил масла в огонь, сочинив новую пьесу про белую гвардию.
Глава вторая
Новое наступление
Опять белогвардейщина
К написанию второй своей «белой» пьесы Михаил Булгаков приступил в 1926 году Весной 1927 года заключил с Московским Художественным театром договор на её постановку В этом документе было условие, что в случае запрета пьесы полученный аванс должен быть возвращён в театральную кассу Первый вариант (сначала носивший название «Изгои», затем — «Рыцарь Серафимы», потом — «Исход», и, наконец, получивший окончательное имя — «Бег») был летом представлен театру.
Вспомним содержание пьесы.
Завершаются сражения за Крым. Полуостров стал последним местом в России, где сохранилась власть белых. Сюда бегут все, кто хочет спастись от большевиков. Среди беженцев — и Серафима Корзухина, жена товарища (помощника) министра врангелевского правительства. Она разыскивает мужа. В этих поисках ей помогает случайный попутчик, 29‑летний петербургский приват‑доцент Сергей Голубков.
Красная армия уже близка к победе, но белогвардейцы отчаянно защищаются. Врангелевский генерал Роман Валерьянович Хлудов свирепствует. По его приказам контрразведка во главе со своим начальником по фамилии Тихий вершит кровавые дела, вешая непокорных и несогласных.
Другой белый генерал, бесшабашный потомок запорожских казаков Григорий Лукьянович Чарнота, с одинаковым азартом успевает и с будённовцами повоевать и с сослуживцами в карты сразиться.
После полного поражения в битве за Крым белые бегут в Турцию и оказываются в Константинополе. Здесь генералов Хлудова и Чарноту постигает разжалование в рядовые. Первого — за несдержанные речи, второго — за дерзкие поступки.
Хлудов нездоров, у него — помутнение рассудка, он заговаривается. Бывшего генерала всюду преследуют видения, принимающие образы убитых по его приказу людей. А Чарнота, напротив, с былой бесшабашностью продолжает ловить за хвост ускользающую птицу счастья, гоняясь за ней то на тараканьих бегах в балагане Артура Артуровича, то в карточной игре с богачом Корзухиным.
И каждый из героев в финале пьесы задумывается над тем, возвращаться ли на родину или навсегда остаться на чужбине.
Таково содержание «Бега», пьесы о белогвардейцами, ставшими эмигрантами.
Но!..
В сентябре 1933 года драматург Афиногенов в присутствии мхатовского режиссёра Судакова высказывал Булгакову своё мнение о пьесе:
«Афиногенов:
— Читал ваш „Бег “ мне очень нравится…
Судаков:
— Вы слушайте его!! Он партийный!
Афиногенов:
— Ведь эмигранты не такие…
М[ихаил] А[фанасьевич]:
— Это вовсе пьеса не об эмигрантах, и вы совсем не об этой пьесе говорите. Я эмигрантов не знаю…»
Как же так? Пьеса, все герои которой являются белоэмигрантами, и вдруг — не об эмигрантах?! О ком же она тогда?
Присмотримся к «Бегу» со вниманием.
Прежде всего, бросается в глаза, что в пьесе повторяется маршрут Любови Белозёрской в её хождениях по мукам: Крым, Константинополь, Париж… И до Франции она с мужем добиралась так же, как и Голубков с Чарнотой, — предварительно договорившись с капитаном судна. И неожиданный выигрыш в карты — это тоже эпизод из её парижской жизни.
«Одиссея» Любови Евгеньевны — это эмиграция. Все её спутники, вольные и невольные, — белоэмигранты. Почему же так запротестовал драматург, когда персонажей «Бега» зачислили в их компанию?
А что если перед нами вновь очередная булгаковская басня, все персонажи которой участвуют в некоей фантасмагории? Не случайно же, когда речь заходила о жанре этой пьесы, многие говорили, что это «фантастический реализм».
Попробуем разгадать тайный смысл этой загадочной «фантастики».
Что в первую очередь коробило советских ортодоксов в предыдущей пьесе Булгакова — в «Белой гвардии»? Её название. Оно настолько не соответствовало новым временам, густо окрашенным в красный цвет, что пришлось срочно заменять его нейтральными (бесцветными) «Днями Турбиных».
Название новой «белогвардейской» пьесы наводит на размышления, а не старый ли перед нами знакомец? Не восстановил ли драматург отвергнутое название — в сокращённом виде? Взял из «БЕлой Гвардии» первые буквы слов и сложил из них: «БЕГ»?
Если так, то тогда совсем иначе воспринимается и эпиграф, с которого начинается пьеса и который явно предназначен для того, чтобы развеять какие бы то ни было подозрения по части происхождения названия:
«Бессмертье — тихий, светлый брег,
Наш путь — к нему стремленье.
Покойся, кто свой кончил бег!..
Жуковский»
В самом деле, пусть, прочитав эти строки, кто‑то попробует доказать, что не у поэта XIX века позаимствовал драматург заголовок для своей пьесы.
