Но возникает вопрос: почему или, точнее, зачем Булгаков оборвал четверостишье Жуковского? Ведь последние две строки звучат у поэта так:
«Покойся, кто свой кончил бег,
Вы, странники терпенья!»
Объяснить именно такой выбор драматурга трудно. Но попробуем.
Если бы эпиграф состоял из четырёх строк, то тогда надо было бы признать, что булгаковская пьеса рассказывает о неких «странниках», чьё смиренное «терпение» рассчитано на сочувствие. Но ведь именно сочувствие к белогвардейцам в «Днях Турбиных» вызвало ураган негодований и возмущений. Стоило ли вторично наступать на те же грабли?
И последняя строка была исключена из эпиграфа. Этим как бы заявлялось о том, что пьеса посвящена тем, кто свой бег завершил, закончил. То есть людям, вынужденным бежать за рубеж под ударами доблестной Красной армии.
Беглецы в русской литературе никогда в героях не ходили. И положительными персонажами не являлись. А то, какими в «Беге» изображены белогвардейцы, как подано само бегство белого воинства из России, вызывает, по меньшей мере, недоумение. Неужели всё это написал человек, который (по его же собственным словам) белому движению искренне симпатизировал?
Приведём несколько примеров. Белый генерал говорит о беженцах, ищущих у него защиты от большевиков:
«ХЛУДОВ. Смотрю и думаю, куда бегут? Как тараканы, в ведро. С кухонного стола — бух!».
Другой персонаж пьесы вообще сомневается в том, имеет ли смысл искать защиты у генералов, подобных Хлудову. Ведь все они поголовно сошли с ума.
«КОРЗУХИН. Одному бесноватому жаловаться на другого?»
Чуть позднее (уже в Париже) тот же персонаж высказывается ещё более определённо:
«КОРЗУХИН. Действительно, я некоторое время проживал в Крыму, как раз тогда, когда там бушевали эти полоумные генералы».
Хорош лексикон, не правда ли? «Как тараканы», «бесноватые», «полоумные»… Разве таких слов заслуживал цвет нации, попавший в безжалостную мясорубку гражданской войны? Разве такими эпитетами следовало награждать спасителей Отечества — военных, ставших последней надеждой для далеко не худшей части многострадальных россиян? Неужели не нашлось у драматурга более добрых слов для соотечественников, которые вовсе не по собственной воле оказались на чужбине, в эмиграции?
Что можно тут ответить?
Первая мысль, которая приходит в голову: Булгаков просто не мог написать иначе. Поучительный опыт пьесы «Белая гвардия» красноречиво продемонстрировал, что в красной стране белых следует выставлять исключительно в чёрном свете. Не случайно многие белоэмигранты считали автора «Дней Турбиных» типично советским писателем, поставившим своё перо в услужение большевистскому режиму.
Объяснение вполне убедительное.
Но возможен и другой вариант ответа: а не рассчитывал ли Булгаков на тех, кто хорошо помнил стихотворение Жуковского и последнюю его строку? Не ожидал ли драматург, что именно эти зрители и должны понять, что его «Бег» — не о бегущих, а о терпящих?
Есть у пьесы ещё один загадочный аспект: она написана так, будто все её бегущие герои автору просто приснились.
Сонное царство
Булгаков и не скрывал, что его «Бег» — это всего лишь сон. Точнее, восемь снов. Он и пьесу разбил не на акты, не на действия, не на явления, а на сны. Все герои и все события «Бега» нам как бы снятся.
А разве то, что происходит во сне, может быть реальным? Конечно же, нет! Ведь сны — это наши грёзы, наши мечты и надежды. В сновидения приходит то, что тревожит, беспокоит каждого из нас в реальной жизни. Потому‑то сны и являются к нам, принимая немыслимо причудливые формы, в которых фантастика и реальность переплетаются.
В восьми булгаковских снах тоже всё перемешано: далёкое и близкое, реальное и нереальное, красное и белое… Отдельные персонажи «Бега» совсем не похожи на тех, на кого следовало бы им походить, а их характеры и поступки представляют собой и вовсе нечто несусветное. Но в этом нет ничего из ряда вон выходящего — ведь это же сны. Приятные и страшные, узнаваемые и непредсказуемые. Сны, так похожие на реальную жизнь и на выдуманную сказку.
Поэтому стоит ли удивляться, что в сказочных снах, сочинённых Булгаковым, все его герои вдруг оказались… белыми.
А на самом деле, какого они цвета? Синего, фиолетового, зелёного? А может быть красного ?
Что? Такого быть не может?
Может!
Приглядимся к действующим лицам «Бега». На них нетрудно обнаружить знакомые нам «маски». Они‑то и окрашивают булгаковских героев в белый цвет. Но даже в «замаскированных» персонажах «Бега» нетрудно заметить черты характера и элементы внешности, свойственные прототипам совсем другого цветового оттенка.
Возьмём, к примеру, генерала Хлудова, пролившего море невинной крови и при этом постоянно цитирующего на память отрывки из Библии. В списке действующих лиц (в отличие от других персонажей пьесы) он представлен только именем, отчеством и фамилией. Ни звания, ни должности — сами, мол, догадайтесь, кто перед вами? Зато в авторской ремарке, предваряющей «Сон второй», Хлудов охарактеризован весьма обстоятельно:
«… съёжившись на высоком табурете, сидит Роман Валерьянович Хлудов. Человек этот… кажется моложе всех окружающих, но глаза у него старые. На нём солдатская шинель, подпоясан он ремнём по пей… Фуражка защитная, грязная… На Хлудове нет никакого оружия.
Он болен чем‑то, этот человек, весь болен с ног до головы. Он морщится, дёргается, любит менять интонации. Задаёт самому себе вопросы и любит сам же на них отвечать. Когда хочет изобразить улыбку, скалится. Он возбуждает страх. Он болен…»
Все, кто окружает Хлудова, тоже говорят о его болезни. А когда в Константинополе генерала начинают преследовать кошмарные видения, ему настоятельно рекомендуют поехать подлечиться.
Кого своим обликом напоминает этот белый генерал? В том виде, в каком описал его Булгаков. Кто из красных обитателей Кремля мог бы стать его прототипом?
Попробуем отгадать. Для этого зададимся вопросами.
Кто из советских вождей ходил в шинели, фуражке и без оружия?
Кто любил задавать себе вопросы и сам же любил отвечать на них?
Кто своими непредсказуемыми поступками производил впечатление нездорового человека?
Кто возбуждал страх у окружающих?
Кто при этом считался знатоком Библии?
Ответ на все эти вопросы может быть только один: Иосиф Сталин. Это он учился в духовной семинарии, а потому лучше прочих своих соратников знал Священное Писание. Это он ходил в шинели и фуражке. Это он, выступая с высоких трибун, любил задавать себе вопросы и сам же отвечал на них. Это он вызывал страх у окружающих. И именно Сталину в декабре 1927 года знаменитый психиатр академик Бехтерев (об этом долго ходили по Москве будоражившие народ слухи) поставил однозначный диагноз: паранойя.
