А тараканий тотализатор — это что такое? Что за «русская азартная игра с дозволения полиции»?
Да ведь это же революция!
Словами «с дозволения полиции» Булгаков весьма недвусмысленно намекал на то, что революцию в России совершили «революционеры», состоявшие на содержании у царской охранки.
Вот в эту‑то азартную «игру» и играют герои «Бега».
Как тянет к ней Чарноту! Лишённый генеральского звания, без гроша в кармане, он рвётся «в кредит поставить на Янычара». Когда же «в кредите» ему отказывают, продаёт последние газыри, лишь бы ещё раз поучаствовать в этой революционной «игре».
Булгаков не случайно назвал таракана‑фаворита Янычаром. Ведь слово «янычары» в буквальном переводе с турецкого означает «новые войска». В переносном значении оно употребляется для обозначения «свирепых карателей, палачей, душителей свободы народа». Как тут не вспомнить злобных земноводных монстров, выползших из инкубатора Рокка и готовых сожрать всё живое в стране? Напомним, что прообразом Рокка был всё тот же Троцкий.
Разжившись деньжатами у Корзухина, Чарнота вновь устремляется к «новым войскам» артурова заведения:
«ЧАРНОТА. Вот она, заработала вертушка! Здравствуй вновь, тараканий царь Артур! Ахнешь сейчас, когда явится перед тобой во всей славе своей рядовой‑генерал Чарнота!»
Разве не точно такие же слова вполне мог произносить лишённый всех своих властных постов Троцкий, появляясь в качестве главы «новой оппозиции» перед главой Коминтерна Зиновьевым?
Вот такие удивительные превращения происходят с персонажами восьми булгаковских снов, в которых все участники якобы белого движения на поверку оказываются красными большевиками. У них только «маски» окрашены в белый цвет.
Эти цветные метаморфозы и отвечают на вопрос, о чём же на самом деле повествует пьеса «Бег». Она — о «русской азартной игре с дозволения полиции», иными словами, о российской революции, обернувшейся кровавым разбойничьим бунтом.
Революционный «шаг», который призывали «держать» воспевавшие Октябрь поэты, Булгаков превратил в революционный «бег». «Двенадцати апостолам» Александра Блока он противопоставил «двенадцать разбойников». Не случайно «соя восьмой и последний» предваряется эпиграфом: «… Жили двенадцать разбойников …», а своеобразным музыкальным лейтмотивом восьмого сна стала старинная разбойничья песня: «Жили двенадцать разбойников и Кудеяр‑атаман» Этот гимн артурова балагана явно намекал на «Интернационал», который был гимном зиновьевского Коминтерна.
В первых «снах» пьесы её герои «бегут» по полям сражений Крыма. Затем этот «бег», потеряв свою «революционность», становится «тараканьим».
Булгаковский «Бег» — это рассказ об ужасах гражданской войны. И о судьбах главных её зачинщиков. Автор пьесы утверждает, что в море пролитой крови красные виноваты не в меньшей степени, чем белые.
На «красном» Сталине не меньше грехов, чем на «белом» Хлудове. И если Хлудов трогается рассудком, если его преследуют кошмарные видения, то и Сталина должны мучить те же недуги.
Если изгнание из армии мало трогает бело гвардейца Чар‑ноту, то и отстранение от военных дел красно армейца Троцкого никак его не изменит.
Если бело эмигрант Корзухин как был на плаву, так на плаву и остаётся, то и красный Каменев тоже не утонет.
Если белый «тараканий царь» Артур процветает, то и красный коминтерновский вождь Зиновьев тоже на коне.
Да, гражданская война давно закончена. Но белые и красные продолжают свой бесконечный бег. Первые — на чужбине, вторые — у себя на родине. Белые Булгакова интересуют мало, он эмигрантов не знает. Его тревожат другие вопросы: куда бегут красные большевистские «тараканы», что представляет собой красное «тараканье» царство, и насколько прочно их призрачное «тараканье» счастье?
Отсюда и один из вариантов финала «Бега», состоящий из трёх восклицаний:
«ХЛУДОВ. Поганое царство! Паскудное царство! Тараканьи бега!»
Вот оно — ещё одно толкование загадочного смысла любимой Булгаковым буквы «П»: «погань», «паскудство». Словами, начинающимися на эту букву, писатель вновь одарил ненавистный ему большевистский режим. Это его называет он поганым царством, это его уличает в паскудстве.
Булгакову и на этот раз казалось, что его иносказательных намёков малообразованные советские чиновники не поймут, едких насмешек не заметят. Однако он вновь заблуждался. Пусть не всё, но кое‑что многие из первых читателей «Бега» поняли, заметили, почувствовали. И ответный удар ждать себя не заставил.
Начало преследования
Во второй половине 20‑х годов XX века в культурной жизни страны Советов бушевало множество самых разных пропагандистских кампаний. Одна из них, наиболее шумная и злобная, вошла в историю советской литературы под названием актибулгаковской. Это искусно раздувавшееся погромное мероприятие было организовано в ответ на творческую деятельность писателя, чьё дерзкое «подкалывание» режима большевиков становилось всё более вызывающим. Вот и пришлось властям предпринять ответные шаги.
На Булгакова всей своей мощью обрушился аппарат партийной пропаганды. Его имя принялись склонять (почти не выбирая выражений) чуть ли не со всех трибун. Каких только ярлыков на него ни навешивали. В каких только грехах ни обвиняли. Его «чуждые пролетариату» творения предавали повсеместной анафеме. Само слово «булгаковщина» стало нарицательным, превратившись в синоним махровой антисоветчины.
Весной 1927 года в отделе агитации и пропаганды ЦК состоялось совещание по вопросам театра. От присутствовавшего на нём наркома Луначарского потребовали объяснений по поводу того, как мог он пропустить на советскую сцену откровенно крамольную пьесу Булгакова. Наркому пришлось оправдываться:
«… о „Днях Турбиных“ я написал письмо Художественному театру, где я сказал, что считаю пьесу пошлой и советовал её не ставить».
Даже Владимир Иванович Немирович‑Данченко, во всех инстанциях горячо отстаивавший «Турбиных», и тот объяснял успех спектакля не столько талантом драматурга, сколько своеобразной пикантностью темы («белогвардейщииа») и «великолепной молодой игрой» нового поколения мхатовцев.
И вот наступил день, когда все, кто требовал безусловного и незамедлительного запрета булгаковской пьесы, могли торжествовать — в сентябре 1927 года спектакль «Дни Турбиных» был снят с репертуара.
О том, как эта неожиданная акция подействовала на Булгакова, рассказано в «Жизни господина де Мольера»:
