Итак, у Булгакова появилась «тайная жена», которой он посвятил свой автобиографический роман. Ситуация, вроде бы, вполне жизненная, встречающаяся нередко. Однако вопрос всё равно возникает.
Кто же он всё‑таки такой — тот «тайный друг», которого Михаил Афанасьевич решил посвятить в подробности своей частной жизни?
Вопрос не праздный.
Ведь Елена Сергеевна, всегда утверждала, что этим «другом» была именно она, тайная возлюбленная писателя. И кому, как не ей, могли быть адресованы частые обращения по ходу повествования: «мой нежный друг», «дружок» и так далее? Но всё‑таки…
О «тайной» булгаковской повести Елена Сергеевна рассказывала неоднократно. И в одном из таких рассказов история эта неожиданно оказалась изложенной чуть‑чуть по‑другому:
«… когда я отдыхала на Кавказе, Михаил Афанасьевич написал мне, что он „готовит к приезду подарок, достойный… „(У него была манера обрывать фразу на самом интересном месте)».
Здесь уже не совсем ясно, о каком подарке идёт речь, кому он предназначен и кого именно достоин. Да, Булгаков вполне мог приготовить Елене Сергеевне какой‑то сюрприз, который и вручил ей при встрече. И сочинявшуюся в тот момент повесть (или роман) вполне мог посвятить своей тайной возлюбленной…
Но только ли для неё писалось это произведение? Была ли она единственным «другом», который попал в заголовок повести?
Наши сомнения возникли потому, что в повести существует место, в котором у этого загадочного «тайного друга» неожиданно обнаруживается определение. И оно мужского рода:
«Отравленный [выделено мною, Э.Ф.] завистью, скрипнув зубами, швыряете вы журнал на стол, закуриваете, нестерпимый смрад поднимается от годами не чищеной пепельницы. Пахнет в редакции сапогами и почему‑то карболкой. На вешалке висят мокрые пальто сотрудников. Осень…»
Что это — описка Булгакова или опечатка в публикации?
Но даже если б не было этого неожиданного мужского рода, всё равно трудно себе представить, чтобы писатель мог так говорить о своей тогдашней возлюбленной. В самом деле, в приведённом нами отрывке «тайный друг» наделён чертами, довольно непривлекательными. Он «отравлен завистью», «скрипит зубами», «швыряет журнал», гасит свои папиросы в «годами не чищеной пепельнице», от которой к тому же поднимается «нестерпимый смрад».
И ещё. «Швыряние журнала» совершается явно в какой‑то редакции, в которой этот «тайный друг» служит. А Елена Сергеевна, как мы знаем, была гражданкой вполне обеспеченной и нигде не работала.
Сомнительно также, чтобы всегда безукоризненно корректный Михаил Афанасьевич сообщал бы своей любимой «тайной» подруге, что он, «счастливый избранник», уезжает в Америку «с женой и собачкой», и при этом называл бы собственную супругу «некрасивой женщиной». Согласитесь, это совсем не в стиле Булгакова.
Повесть начинается с обещания, которое автор даёт своему «бесценному другу»: правдиво рассказать о том, «каким образом» он «сделался драматургом». Однако биография героя повести изображена так, что можно сделать вывод довольно неожиданный: писательским трудом он занялся совершенно случайно — из‑за тоскливой безысходности, которую порождали до тошноты неинтересные служебные обязанности. И печататься стал не по своей воле, а под энергичным нажимом редактора по фамилии Рудольфи.
Зачем сообщать любимой женщине заведомую неправду?
Всё встанет на свои места, если предположить, что «тайная» повесть являлась как бы вариантом, черновиком некоей оправдательной записки. Она‑то и адресовалась «тайному другу», который, видимо, предупредил Булгакова о грозившей ему опасности.
Но что за опасность нависла в ту пору над писателем?
В чём ему надо было оправдываться?
Всё дело в том, что летом 1929 года разгорелся очередной литературный скандал. В центре его вновь оказался Борис Пильняк, опубликовавший свою только что написанную повесть «Красное дерево» в зарубежном издательстве. В зарубежном!
2 сентября «Литературная газета» напечатала покаянное письмо оскандалившегося писателя. А в редакционной статье грозно напоминалось:
«Писательская продукция, как и всякая иная творческая продукция, принадлежит Советскому Союзу прежде всего».
И делался вывод, что тот, кто печатается за рубежом, является предателем интересов страны Советов и самым настоящим вредителем.
В кругах московской творческой интеллигенции эта статья наделала много шума.
У Булгакова в это время в Париже вышла вторая (финальная) часть «Белой гвардии».
25 апреля 1929 года парижские «Последние новости» откликнулись на это событие критической статьёй писателя М. Осоргина. В ней, в частности, говорилось:
«Только что вышел второй том романа Михаила Булгакова „Дни Турбиных“. Судьба этого романа довольно необычайна…
Булгакову удалось доказать силу настоящей художественной правдивости: его роман, хотя бы только первый том и переделанная из романа пьеса, всё же терпятся в стране социального литературного заказа и обязательной марксистской тенденциозности; об него обломились копья официальной критики. Автора старались выставить идеологом белого движения; но роман его каждой строчкой доказал, что автор лишь идеолог человеческой чести; стрелы критики ударились в художественную броню, и ложь не пристала.
Роман, конечно, останется в литературе. Вероятно, он займёт в ней скромное место — искусной и правдивой хроники. Сейчас, в момент исключительный и в условиях необычных, он кажется выше подлинного своего значения и представляется почти подвигом художника».
Сам Булгаков вряд ли читал эту рецензию. Но какие‑то слухи об успехе «Белой гвардии» в далёкой Франции до него, видимо, дошли. Он понимал, что если обо всём этом узнает литературное начальство страны Советов, скандала (похлеще пильняковского) не избежать. И тогда уже никакая «художественная бронь» не спасёт.
И, не дожидаясь зачисления в литературные вредители, Михаил Афанасьевич срочно принялся писать оправдательный документ — нечто вроде покаянного письма автора «Красного дерева».
Так, скорее всего, и возникла необходимость написания рукописи, получившей название «Тайному другу». Когда же стало ясно, что за парижское издание никакого нагоняя не предвидится, Булгаков на полуслове прекратил сочинительство и подарил рукопись Елене Сергеевне.
А сам принялся за сочинение посланий влиятельным лицам.
Новые письма
Свои ощущения в тот момент Булгаков впоследствии описал в романе «Жизнь господина де Мольера», где сказано:
«… наш герой чувствовал себя как одинокий волк, ощущающий за собой дыхание резвых собак на волчьей садке.
