Булгаков же открыто заявлял о том, что он как сатирик «посягает на советский строй». И ни о каком прекращении подобных «посягательств» в письме не говорилось ни слова. Он не складывал оружия, он заявлял о своём поражении («Ныне я уничтожен»). И предлагал своим противникам разойтись миром, то есть изгнать его (писателя‑сатирика, писателя‑антисо‑ветчика) за пределы страны Советов.
Прав он был или не прав, не нам судить.
Чуть позже (в «Жизни господина де Мольера») Булгаков сам обратится к грядущим поколениям с просьбой о снисхождении:
«Потомки! Не спешите бросать камнями в великого сатирика! О, как труден путь певца под неусыпным наблюдением грозной власти!»
Реакция на письмо
Поначалу власти отреагировали на послание Булгакова резко отрицательно. В одной из агентурных сводок говорилось, что старый большевик Феликс Яковлевич Кон (незадолго до этого назначенный заведующим сектором искусства Наркомпроса РСФСР), ознакомившись с письмом драматурга, наложил на него единственно возможную, с его точки зрения, резолюцию:
«Ввиду недопустимого тона, оставить без рассмотрения».
12 апреля рано утром в квартире Булгаковых зазвонил телефон. Михаил Афанасьевич снял трубку и услышал голос с кавказским акцентом:
«— Товарищ Булгаков? Это говорит Сталин».
Всё разъяснилось очень быстро. Оказалось, что это писатель Юрий Олеша решил такой первоапрельской шуткой отметить начало месяца (12 число по старому стилю как раз и соответствовало 1 апреля).
Посмеялись…
Булгаков, конечно же, не знал, что именно в эти дни его судьба обсуждалась на самом верху. И что первый заместитель главы ОГПУ Генрих Ягода получил конкретное указание, которое и было зафиксировано на гепеушном экземпляре булгаковского письма:
«Надо дать возможность работать, где он хочет.
Г.Я. 12 апреля».
Обратим внимание на дату — 12 апреля. Именно в этот день написал свою предсмертную записку и Маяковский. Его самоубийство, как известно, произошло двумя днями позже. Стало быть, реакция властей на письмо Булгакова никак не была связана со смертью поэта.
17 числа Москва прощалась с Маяковским. В этом траурном мероприятии принял участие и Михаил Булгаков.
А 18 апреля…
Далее предоставим слово Елене Сергеевне Шиловской, которая подробно (со слов Булгакова) описала события того памятного дня:
«А 18‑го апреля часов в 6–7 вечера он прибежал, взволнованный, в нашу квартиру (с Шиловским) на Большом Ржевском и рассказал следующее.
Он лёг после обеда, как всегда спать, но тут же раздался телефонный звонок, и Люба его подозвала…»
Далее — слово непосредственному участнику события, Л.Е. Белозёрской:
«Звонил из Центрального Комитета партии секретарь Сталина Товстуха. К телефону подошла я и позвала М[ихаила] А[фанасьевича], а сама занялась домашними делами. М[ихаил] А[фанасьевич] взял трубку и вскоре так громко и нервно крикнул „!ЛюбашаГ, что я опрометью бросилась к телефону (у нас были отведены от аппарата наушники)».
К тому, что с ним говорят из Кремля, Булгаков спросонок отнёсся с подозрением. Продолжает Елена Сергеевна:
«М[ихаил] А[фанасьевич] не поверил, решил, что это розыгрыш (тогда это часто проделывалось) и, взъерошенный, раздражённый, взялся за трубку и услышал:
— Михаил Афанасьевич Булгаков?
— Да, да.
— Сейчас с вами товарищ Сталин будет говорить.
— Что? Сталин? Сталин?
И тут же услышал голос с явным грузинским акцентом:
— Да, с вами Сталин говорит. Здравствуйте, товарищ Булгаков (или — Михаил Афанасьевич — не помню точно)».
Разговор с генсеком (сразу же после его окончания) Булгаковы записали со всей возможной точностью:
«СТАЛИН. Мы ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь. А может быть, правда, пустить вас за границу? Что, мы вам очень надоели?»
По словам Елены Сергеевны, этот вопрос Сталина застал Булгакова врасплох:
«М[ихаил] А[фанасьевич] сказал, что настолько не ожидал подобного вопроса — да он и звонка вообще не ожидал, — что растерялся и не сразу ответил».
Но вопрос был задан, и на него надо было отвечать.
«БУЛГАКОВ. Я очень много думал в последнее время, может ли русский писатель жить вне родины, и мне кажется, что не может.
СТАЛИН. Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном театре?
БУЛГАКОВ. Да, я хотел бы. Но я говорил об этом — мне отказ али.
СТАЛИН. А вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся».
Самое большее впечатление на Булгакова произвёл финал беседы:
«СТАЛИН. Нам бы нужно встретиться, поговорить с Вами.
БУЛГАКОВ. Да, да! Иосиф Виссарионович, мне очень нужно с Вами поговорить!
СТАЛИН. Да, нужно найти время и встретиться, обязательно. А теперь желаю Вам всего хорошего!»
И вождь повесил трубку Сна как не бывало! Но появились сомнения, а на самом ли деле звонивший был генеральным секретарём… В уже цитированной нами агентурноосведомительной сводке об этом сказано так:
«БУЛГАКОВ по окончании разговора сейчас же позвонил в Кремль, сказав, что ему сейчас только что звонил кто‑то из Кремля, который назвал себя СТАЛИНЫМ.
БУЛГАКОВУ сказали, что это был действительно СТАЛИН. Булгаков был страшно потрясён».
И он тотчас помчался к жившим неподалёку друзьям и знакомым — делиться впечатлениями от нежданного разговора.
Заглянул и к бывшей жене, Татьяне Николаевне:
«… как‑то приходит:
— Знаешь, я со Сталиным разговаривал!
— Как? Как же это ты?
— Да вот, звонил мне по телефону. Теперь мои дела пойдут лучше».
Телефонный звонок из Кремля мгновенно изменил обстановку вокруг опального писателя. Те из знакомых, что ещё вчера избегали его, старались не узнавать при встрече, торопливо переходя на другую сторону улицы, теперь с радостной улыбкой и чуть ли не с распростёртыми объятиями бросались ему навстречу.
Но мало кто знал тогда, что одним разговором по телефону дело не ограничилось. Вопрос о трудоустройстве Булгакова обсуждался на самом высоком уровне — на заседании политбюро. Суть ситуации докладывал лично генеральный секретарь:
«Протокол № 124 от 25 апреля 1930 года
Строго секретно
