Слушали:
61. О г. Булгакове (т. Сталин).
Постановили:
61. Поручить т. Молотову дать указания т. Кону Ф.».
И Феликс Кон взял вопрос о трудоустройстве Булгакова под личный контроль. Вот что об этом сказано в агентурной сводке:
«БУЛГАКОВ получил приглашение от т. КОНА пожаловать в Главискусство. Ф.КОН встретил Булгакова с чрезвычайной предусмотрительностью, предложив стул и т. п.
— Что такое? Что вы задумали, М.А., как же всё это так может быть, что вы хотите?
— Я бы хотел, чтобы вы меня отпустили за границу.
— Что вы, wzo вы, Михаил Афанасьевич, об этом и речи быть не может, мы вас ценим и т. п.
— Ну, тогда дайте мне хоть возможность работать, служить, вообще что‑нибудь делать.
— Ну, а что вы хотите, что вы можете делать?
— Да всё, что угодно. Могу быть конторщиком, писцом, могу быть режиссёром, могу…
— А в каком театре вы хотели быть режиссёром?
— По правде говоря, лучшим и близким мне театром я считаю Художественный. Вот там я бы с удовольствием.
— Хорошо, мы об этом подумаем.
На этом разговор с Ф. Коном был закончен».
Вскоре произошло событие, о котором Елена Шиловская воспоминала так:
«…когда я была… у М[ихаила] А[фанасьевича] на Пироговской, туда пришли Ф. Кнорре и П. Соколов — (первый, кажется, завлит ТРАМа, а второй — директор) с уговорами, чтобы М[ихаил] А[фанасьевич] поступил режиссёром в ТРАМ. Я сидела в спаленке, а М[ихаил] А[фанасьевич] их принимал у себя в кабинете. Но ежеминутно прибегал за советом. В конце концов я вышла, и мы составили договор, который я и записала, о поступлении М[ихаила] А[фанасьевича] в ТРАМ».
Так Булгаков стал штатным консультантом Московского Театра рабочей молодёжи (сокращённо — ТРАМа).
Конечно, он мечтал о другом театре, о театре, который всегда писал с большой буквы. Но… пришлось согласиться на ТРАМ. Ведь это была реальная «синица» в руках вынужденного безработного — хоть какие‑то, но деньги. Что же касается более желанного «журавля», то он пока курлыкал где‑то на недосягаемой высоте.
Телефонный разговор вождя и писателя не только вселил надежду в последнего. Резко возрос и (как сказали бы сегодня) рейтинг самого генсека. В агентурной сводке «докладывалось» о том, как и что говорят о Сталине в интеллигентских кругах:
«Он ведёт правильную линию, но кругом него сволочь. Эта сволочь и затравила БУЛГАКОВА, одного из талантливых советских писателей. На травле БУЛГАКОВА делали карьеру разные литературные негодяи, и теперь СТАЛИН дал им щелчок по носу.
Нужно сказать, что популярность СТАЛИНА приняла просто необычайную форму. О нём говорят тепло и любовно, пересказывая на разные лады легендарную историю с письмом БУЛГАКОВА».
Как бы там ни было, но для Михаила Булгакова вновь наступила пора активной трудовой деятельности. Кроме того, он очень надеялся на встречу, обещанную ему вождём. Надеялся и ждал её…
Но в Кремль писателя почему‑то не приглашали…
И тогда он сам написал Сталину:
«Многоуважаемый Иосиф Виссарионович!
Я не позволил бы себе беспокоить Вас письмом, если бы меня не заставила сделать это бедность.
Я прошу Вас, если это возможно, принять меня в первой половине мая.
Средств к спасению у меня не имеется.
Уважающий Вас
Михаил Булгаков.
5. V.1930».
Ответа по‑прежнему не было. Но не прошло и пяти дней со дня отправки письма, как Булгакова пригласили в Московский Художественный театр. Вспоминает Елена Шиловская:
«… М[ихаил] А[фанасьевич] пошёл во МХАТ, и там его встретили с распростёртыми объятиями. Он что‑то пробормотал, что подаст заявление…
— Да Боже ты мой! Да пожалуйста!.. Да вот хоть на этом… (и тут же схватили какой‑то лоскут бумаги, на котором М[ихаил] А[фанасьевич] написал заявление)».
Вот оно — то самое заявление, написанное 10 мая 1930 года:
«В Дирекцию
Московского Государственного
Художественного Театра
от
Михаила Афанасьевича Булгакова
Прошу Дирекцию М.Г.Х.Т. принять меня и зачислить в штат Театра на должность режиссёра».
Заявление М.Булгакова о зачислении во МХАТ, 10 мая 1930 г.
Казалось, что ожесточённые сражения с большевистской властью прекратились, и жизнь вот‑вот потечёт по счастливому мирному руслу. Но какой тяжкий груз оставила ему эта «война»?.. Чуть позднее (в «Жизни господина де Мольера») Булгаков с горечью напишет:
«Мой герой вынес из неё болезнь…, усталость и странное состояние духа, причём только в дальнейшем догадались, что это состояние носит в медицине очень внушительное название — ипохондрия».
Ипохондрия — это угнетённое состояние, болезненная мнительность. Иными словами, штука весьма и весьма прескверная.
Но вовсе никакая не мнительность, а вполне реальное жизненное происшествие в один прекрасный день весьма наглядно продемонстрировало Булгакову, что все его надежды на встречу с генеральным секретарём эфемерны и призрачны. В конце мая 1930 года была проведена «операция», о которой Михаил Афанасьевич с грустью сообщал Вересаеву (в письме от 1 июня):
«Дорогой Викентий Викентьевич, у меня сняли телефон и отрезали таким образом от мира.
Ваш М.Булгаков
(бывший драматург, а ныне режиссёр МХТ)».
Лето надежд
С конца июня по начало июля 1930 года в Москве проходил очередной XVI съезд ВКП(б). На нём громили «правый уклон»: Бухарина, Рыкова, Томского и их сторонников. Съезд был тщательно подготовлен. С его делегатами основательно поработали, подробно разъяснив им, во время выступления какого оратора нужно возмущённо шуметь, выкрикивая каверзные вопросы, а кому, напротив, устраивать восторженные овации.
За всем, что происходило в Кремле, Булгаков внимательно следил по газетам. 3 июля он прочёл, что накануне к съезду обратился драматург‑партиец Владимир Киршон, предъявив делегатам образчик «правой» опасности в литературе. Речь шла о писателе Борисе Пильняке, недавно нашумевшем своею «Непогашенной луной». Теперь он написал новую повесть антисоветского содержания — «Красное дерево». И не только написал, но и напечатал за границей.
