«Большой универсальный магазин в Ленинграде… Гигантские стёкла внизу выбиты, и в магазине стоит трамвай, вошедший в магазин. Мёртвая вагоновожатая. На лестнице у полки — мёртвый продавец с сорочкой в руках. Мёртвая женщина, склонившаяся на прилавок, мёртвый у входа (умер стоя)…
Весь пол усеян раздавленными покупками.
В гигантских окнах универмага ад и рай. Рай освещён ранним солнцем вверху, а внизу ад — дальним густым заревом. Между ними висит дым, и в нём призрачная квадрига над развалинами и пожарищами.
Стоит настоящая мёртвая тишина».
На весь город — всего несколько выживших «счастливчиков». Но испытывают они не счастье, а ужас.
С лица земли стёрт не просто какой‑то островок человеческой цивилизации. Уничтожен Ленинград, город Ленина, колыбель Октябрьской революции.
Написать такое в те годы вряд ли кто‑либо осмелился.
А Булгаков написал.
Размышляя над этой (выдуманной им) ситуацией, он подводил читателей и зрителей к мысли о том, что коммунистическая идеология (равно как и любая иная) не вечна, и что настанет час, когда ей придёт неминуемый конец. Равно как и планы кремлёвских вождей, мечтающих о мировом господстве, приведут страну к полному краху.
Обо всём этом в пьесе говорилось открытым текстом. В уста одного из персонажей (литератору Пончику‑Непобеде) Булгаков вложил невероятные по своей смелости слова.
«ПОНЧИК. Это коммунистическое упрямство… Тупейшая уверенность в том, что СССР победит…
Вот к чему привёл коммунизм! Мы раздражили весь мир, то есть не мы, конечно, интеллигенция, а они. Вот она, наша пропаганда, вот оно, уничтожение всех ценностей, которыми держалась цивилизация… Терпела Европа… Терпела‑терпела, да потом вдруг как ахнула!.. Погибайте, скифы!»
Чуть позднее размышления над этой крамольной темой будут продолжены:
«ПОНЧИК. Был СССР и перестал быть. Мёртвое пространство загорожено и написано: „Чума. Вход воспрещается“. Вот к чему привело столкновение с культурой. Ты думаешь, я хоть одну минуту верю тому, что что‑нибудь случилось с Европой? Там электричество горит, и по асфальту летают автомобили. А мы здесь, как собаки, у костра грызём кости… Будь он проклят, коммунизм /»
Захар Маркизов (тот, что нашёл в подвале Библию) впрямую спрашивает товарища по несчастью:
«МАРКИЗОВ. Так за кого ж теперь — за коммунизм или против?
ПОНЧИК. Погиб он, слава тебе Господи, твой коммунизм!».
Устами своих героев Булгаков рассуждает не только на острейшие политические темы. Он затрагивает и экономические проблемы. Например, размышляет о перспективах платёжеспособности советского рубля. Весьма пророчески, надо сказать, размышляет.
«ПОНЧИК. Советский рубль — я тебе скажу по секрету — ни черта не будет стоить… А доллары будут стоить до скончания живота. Видишь, какой старец напечатан на бумажке? Это вечный старец!.. На свете существуют только две силы: доллары и литература».
Впрочем, в финале пьесы, когда вдруг выяснится, что мир капитала повержен, а СССР победил, Пончик‑Непобеда заявит торжествующим победителям, что всему, о чём он говорил ранее, значения придавать не следует.
«ПОНЧИК. У меня был минутный приступ слабости! Малодушия! Я опьянён, я окрылён свиданием с людьми!»
Да, Пончик раскаивается, но слова‑то его (крамольные слова) всё‑таки были произнесены. И невероятная по смелости фраза о «главном человеке» тоже прозвучала.
«ПОНЧИК. Когда главный человек начинает безумствовать, я имею право поднять вопрос о том, чтобы его не слушать!»
И это говорилось в ту пору, когда самым главным человеком в стране был товарищ Сталин, а слова академика Бехтерева о безумии большевистского вождя передавались шёпотом и только своим.
Вот, стало быть, о каком «ключе к пьесе» Булгаков с такой гордостью сообщал в письме завлиту МХАТа Маркову. Этот «ключ» открывал нечто совершенно невероятное, давая драматургу возможность высказывать свои самые сокровенные мысли. Поверженный, но непобеждённый Булгаков как бы заново осознавал своё истинное предназначение в этой жизни. И — устами литератора Пончика‑Непоседы — заявлял об этом.
«ПОНЧИК. Кто знает, может быть, судьба избрала меня для того, чтобы сохранить в памяти и записать для грядущих поколений историю гибели».
В «Адаме и Еве» поднимались и другие запретные темы. Так, например, главный герой пьесы, учёный‑химик Ефросимов изобрёл чудодейственный луч, способный нейтрализовывать действие отравляющих газов. И считает, что он вправе распоряжаться своим изобретением по своему усмотрению. И даже передать его всему человечеству. Если будет такое желание.
Иными словами, Ефросимов ставит вопрос о праве изобретателя на созданное им устройство. О праве автора на его интеллектуальную собственность.
Но авиатор Дараган с подобной позицией категорически не согласен, считая, что у Ефросимова не просто изобретение, а «военное величайшей важности открытие».
«ДАРАГАН. Ваш аппарат принадлежит СССР!»
Дараган тотчас посылает за представителями власти. И они очень скоро появляются — в образе «двоюродных братьев» Туллеров, гепеушников.
Почему представители карательных органов носят именно такую фамилию? Да потому что слово «tool» переводится с английского как «рабочий инструмент», «орудие». Неисправимый ёрник Булгаков и тут остался верным себе, назвав сотрудников ОГПУ «орудием», «рабочим инструментом» советской власти. При этом Михаил Афанасьевич явно рассчитывал на то, что большевики английским языком не владеют и никаких вопросов в связи со «странной» фамилией у них не возникнет.
В «Адаме и Еве», как и в предыдущих булгаковских произведениях, сквозь хитросплетение событий, фантастических и реальных, можно разглядеть и некоторые события из биографии самого драматурга.
Пьеса начинается с того, что в комнате из громкоговорителя «течёт звучно и мягко „Фауст“ из Мариинского театра». Инженер Адам Красовский, только что расписавшийся с красавицей Евой, целует молодую жену и говорит:
АДАМ. Сегодня „Фауст“, а завтра вечером мы едем на Зелёный Мыс!»
«Фауст», как мы помним, — любимая опера самого Булгакова. А находившийся неподалёку от Батуми Зелёный Мыс был тем местом, которое неизменно оказывалось на пути Михаила Афанасьевича в самые критические моменты его жизни.
Лирическая канва «Адама и Евы» тоже имеет к драматургу самое непосредственное отношение. Впоследствии Елена Сергеевна напишет:
«В ней наш треугольник — М[ихаил] А[фанасьевич], Евгений] Александрович], я».
Но в этой «треугольной» ситуации главный лирический герой пьесы (в отличие от Михаила Булгакова) побеждает своего соперника. И в жизни добивается многого из того, чего никак не удавалось достичь драматургу.
