«ГЕННАДИЙ. Позвольте, это что же за туземцы такие?
ДЫМОГАЦКИЙ. Аллегория это, Геннадий Панфилыч. Тут надо тонко понимать».
В «Адаме и Еве» понятие «газ» тоже весьма аллегорично. Но о чём идёт речь, догадаться совсем нетрудно. Вспомним первый эпиграф, предваряющий пьесу:
«Участь смельчаков, считавших, что газа бояться нечего, всегда была одинакова — смерть!»
Разве не читается в этой фразе объяснение причин недавнего поражения Булгакова в его столкновении с режимом страны Советов? Стоит лишь странное слово «газ» заменить «большевиками», и всем сразу станет ясно, что воевать с ними — безумие.
Но Ефросимов воюет. Воюет с «газами», то есть с большевистскими идеями, отравляющими сознание народа. А ефросимовский «аппарат» — это, по мнению Булгакова, та литература, которая, как глоток свежего воздуха, даёт возможность всем, кто к ней приобщился, остаться в живых, выжить.
Конечно, с могучей советской властью спорить бессмысленно, и мудрая Ева говорит Ефросимову:
«ЕВА. Саша! Умоляю, не спорь… с победителем! (Дарагану) Какой ты счёт с ним сводишь? Зачем нам преградили путь? Мы — мирные люди, не причиняем никому зла. Отпустите нас на волю..»
Но Дараган продолжает агитировать Ефросимова. Он убеждает академика остаться на родине, рисуя увлекательную перспективу светлого завтрашнего дня, когда весь мир станет коммунистическим раем:
«ДАРАГАН (Ефросимову). Ты жаждешь покоя? Ну что же, ты его получишь! Но потрудись в последний раз… а потом… живи, где хочешь. Весь земной шар открыт, и визы тебе не надо.
ЕФРОСИМОВ. Мне надо одно — чтобы перестали бросать бомбы, и я уеду в Швейцарию.
ДАРАГАН. Эх, профессор, профессор!.. Ты никогда не поймёшь тех, кто организует человечество. Ну что ж… Пусть по крайней мере твой гений послужит нам! Иди, тебя хочет видеть генеральный секретарь».
Этими словами, в которых тоже «позванивает» очередной булгаковский «ключик», пьеса и заканчивается. Её заключительными словами Булгаков ещё раз напомнил всем о том, что Сталин «хочет» его видеть. И заодно попенял самому вождю за то, что их встреча до сих пор не состоялась.
«Пристраивание» написанного
Каждому, кто хоть раз попытался создать художественное произведение, хорошо известно, что написать его — это лишь полдела. Гораздо сложнее написанное опубликовать. Всё новое входит в этот мир с трудом. Ещё больше труда требуется для покорения этого мира.
Покорить социалистический мир «Адаму и Еве» было очень непросто. Ведь булгаковская пьеса поднимала на щит бунтарство главного героя, не желавшего обменивать свою любовь к свободе ни на какие коврижки.
Впрочем, на этот раз драматург вроде бы мстить никому не собирался. Гораздо важнее для него было, чтобы его пьесу прочла Елена Шиловская. Прочла бы и поняла всё то, что сам Булгаков не мог высказать ей в драматический момент расставания.
Обещание, которое дали они при разлуке, строго соблюдалось: они не встречались, не переписывались и не перезванивались. Но на сестру Елены Сергеевны ограничения не распространялись. С Ольгой Бокшанской Булгаков продолжал видеться в театре, где и мог дать ей экземпляр новой своей пьесы. А Ольга, как мы знаем, жила с Еленой в одной квартире, поэтому передать сестре экземпляр «Адама и Еву» было очень просто.
22 августа Булгаков представил пьесу Ленинградскому Красному театру. Её директор В.Е. Вольф был инициатором заказа «пьесы о войне». Он же выступил и в роли «отказчика» — пьесу не приняли. Слишком смелые иносказания, ощущавшиеся чуть ли не в каждой реплике, вероятно, здорово испугали «красного» директора.
Вернувшись в Москву, Михаил Афанасьевич написал Станиславскому (30 августа):
«Я очень жалел, что пьеса не пошла в Художественном театре. Этому был ряд причин… Но кроме того — в договорах МХАТ существует твёрдо принятый вообще тяжёлый, а для меня ужасный пункт о том, что в случае запрещения пьесы автор обязан вернуть аванс (я так уже возвращаю тысячу рублей за „Бег“).
Я вечно под угрозой запрещения. Немыслимый пункт!..
Вот почему пьеса срочно ушла в Театр Вахтангова».
Но и там «Адама и Еву» встретили настороженно.
Сохранилась фотография: группа вахтанговцев и четыре драматурга. В первом ряду (прямо на полу) двое актёров с небольшим плакатиком, на котором написано от руки:
«Сегодня нам читают: Л. Леонов, К. Федин, М. Булгаков, И. Сельвинский».
Драматурги сидят во втором ряду, справа — Булгаков, в центре — Леонов и Федин, слева — Сельвинский. В тот день Сельвинский знакомил театр с очередным вариантом своей комедии, которая теперь — после многочисленных правок — стала называться «Теорией вузовки Лютце». Булгаков читал «Адама и Еву». Белозёрская вспоминала:
«Вахтанговцы, большие дипломаты, пригласили на чтение Я.И. Алксниса, начальника Военно‑воздушных Сил Союза… Он сказал, что ставить эту пьесу нельзя, так как по ходу действия погибает Ленинград».
Мудрым оказался авиационный начальник. Сразу разглядел что к чему.
«Адам и Ева» так и не увидела света рампы. Но Булгаков с помощью одного из своих «ключиков» сумел всё же открыть некую заветную дверцу и сообщить всем то, что хотел. Во‑первых, что режим большевиков (а точнее, тот самый социалистический рай, который они мечтают построить) рано или поздно неумолимо рухнет. Во‑вторых, что уже не Булгаков жаждет встречи с вождём, а «тот, кто организует человечество», то есть именно генеральный секретарь большевистской партии, «хочет видеть» своего писателя.
Улыбки Фортуны
В конце августа, находясь в городе на Неве, Булгаков посетил ещё один театр. Вот как об этом событии сообщалось в письме Станиславскому:
«Недавно, во время моих переговоров с Большим Драматическим Театром в Ленинграде, я, связанный с ним давними отношениями, согласился, опять‑таки срочно, написать для них пьесу по роману Л. Толстого „Война и мир“.
Сообщаю Вам об этом, Константин Сергеевич. Если только у Вас есть желание включить „Войну и мир“ в план работ Художественного театра, я был бы бесконечно рад предоставить её Вам».
В конце сентября 1931 годы МХАТ заключил с Булгаковым такой договор.
А 25 сентября состоялось очередное заседание Главного Репертуарного Комитета (ГРК). Вот фрагмент протокола:
«1. Слушали: Заявление драматурга Булгакова о пересмотре постановления ГРК о запрещении пьесы „Кабала святош“.
1. Постановили: Пьесу „Кабала святош „разрешить при условии переделок».
И 30 сентября 1931 года обрадованный Булгаков пишет гостившему в Советском Союзе Горькому:
«Многоуважаемый Алексей Максимович!
При этом письме посылаю Вам экземпляр моей пьесы „Мольер“ с теми поправками, которые мною сделаны по предложению Главного Репертуарного Комитета.
