Свою первую пьесу («Первая Конная») Вишневский создал в 1929‑ом, через два года появилась вторая («Последний решительный»), в 1933‑ем — третья («Оптимистическая трагедия»).
Вот этот‑то человек и встал на пути невезучего «Мольера». И дирекция БДТ дрогнула. Сомнительная и, как им стало казаться, «вредная» для пролетарского зрителя «булгаковщина» была решительно отвергнута и заменена устраивавшей всех «вишневщиной». К ней критики претензий не имели.
Возвращение к дьяволу
Как ни был закалён Булгаков прежними гонениями, запретами и отказами, нежданное известие из Ленинграда выбило его из колеи. 30 апреля 1932 года он вновь написал Павлу Попову о своём обидчике:
«Этот Вс. Вишневский и есть то лицо, которое сияло „Мольера „в Ленинграде, лишив меня, по‑видимому, возможности купить этим летом квартиру…
… в последний год на поле отечественной драматургии вырос в виде Вишневского такой цветочек, которого даже такой ботаник, как я, ещё не видел…
А, да мне всё равно, впрочем. Довольно о нём. В Лету! К чёртовой матери!».
Но именно в этот тревожно‑печальный период жизни ему внезапно показалось, что он наконец‑то понял нечто очень значительное. И тотчас появилось непреодолимое желание выплеснуть на бумагу пришедшие в голову мысли.
Так возобновилась прерванная несколько лет назад работа над романом о дьяволе.
Прежде всего «инженер» по фамилии Воланд был переделан в «консультанта». Но «копыто» пока осталось, и поэтому роман стал называться «Консультант с копытом».
Впрочем, и «копыто» просуществовало недолго. Булгаков убрал его из опасения, что оно будет восприниматься как очередной намёк на вождя. Дело в том, что на ноге у Сталина (об этом тоже ходили по Москве слухи) было два сросшихся пальца, а подобную «дьявольскую отметину» в народе издавна называли «копытом».
В черновых набросках появились персонажи, которых раньше не было: Маргарита и её спутник, называвший себя «поэтом»…
Работа над возобновлённым романом находилась на самой начальной стадии, когда советских литераторов власти решили построить по‑новому ранжиру. 23 апреля 1932 года ЦК ВКП(б) принял постановление «О перестройке литературно‑художественных организаций». В нём, в частности, говорилось, что в «особых пролетарских организациях в области литературы и искусства» появилась…
«… опасность превращения этих организаций… в средство культивирования кружковой замкнутости…
Исходя из этого ЦК В КП (б) постановляет:
1. Ликвидировать ассоциацию пролетарских писателей (ВОАПП, РАПП).
2. Объединить всех писателей, поддерживающих платформу Советской власти и стремящихся участвовать в социалистическом строительстве, в единый союз советских писателей с коммунистической фракцией в нём…».
Никаких «платформ» Булгаков никогда не поддерживал и ни в каком строительстве участвовать не собирался. Но он понимал, что постановление ЦК касается и его. В связи с этим возникла масса вопросов. Вот только обсудить их было не с кем.
Любовь Евгеньевну литературные дела мужа давно не интересовали. Даже возобновление романа о дьяволе не вызвало в ней никаких эмоций. Она давно уже жила своей жизнью, имела свои интересы. Перед нею тоже вставали вопросы, которые требовали срочного обсуждения.
Телефон в булгаковской квартире висел над письменным столом Михаила Афанасьевича. Любовь Евгеньевна постоянно звонила по нему подругам. И однажды Булгаков не выдержал («Жизнеописание Михаила Булгакова»):
«… он сказал ей: — Люба, так невозможно, ведь я работаю! — И она ответила беспечно: — Ничего, ты не Достоевский! — Он побледнел… Он никогда не мог простить этого Любе».
Все напоминания мужа о том, что стремительно приближается 1939‑ый, год его кончины, жена всерьёз не воспринимала. Но однажды (после очередного напоминания) всё же напророчила мужу такое, о чём он поспешил сообщить П.С. Попову (в том же апрельском письме):
«Совсем недавно один близкий мне человек утешил меня предсказанием, что, когда я вскоре буду умирать и позову, то никто не придёт ко мне, кроме Чёрного монаха… страшновато как‑то всё‑таки, если уж никто не придёт. Но, что же поделаешь, сложилась жизнь моя так.
Теперь уже всякую ночь я смотрю не вперёд, а назад, потому что в будущем я для себя ничего не вижу. В прошлом же я совершил пять роковых ошибок. Не будь их, не было бы разговоров о Монахе, и самое солнце светило бы мне по‑иному, и сочинял бы я, не шевеля беззвучно губами на рассвете, а как следует быть за письменным столом.
Но теперь уж делать нечего, ничего не вернёшь. Проклинаю я только те два припадка нежданной, налетевшей как обморок робости, из‑за которой я совершил две ошибки из пяти. Оправдание у меня есть: эта робость была случайной — плод утомления. Я устал за годы моей литературной работы. Оправдание есть, но утешения нет».
Что же это за «пять роковых ошибок», которые так искорёжили жизнь Михаила Булгакова? В его фельетоне «Богема» есть такое признание:
«Я бегло… припомнил все свои преступления. Оказалось — три.
1) В 1907 году, получив 1 руб. 50 коп. на покупку физики Крае вина, истратил их на кинематограф.
2) В 1913 г. женился, вопреки воле матери.
3) В 1921 г. написал этот знаменитый фельетон».
Все эти признания — «фельетонные», стало быть, шуточные. Да и упомянутые «преступления» больше смахивают на мелкие шалости. Теперь же Булгаков говорил об ошибках, которые всерьёз исковеркали ему жизнь.
Две из них (самые последние) булгаковеды «вычислили». Первая «робость» случилась в разговоре со Сталиным, когда надо было решительно проситься за границу. Вторая — в семейном «торге» с Шиловским, когда не следовало «отдавать» Елену Сергеевну. Три первые ошибки состояли, видимо, в следующем:
1) не надо было тратить драгоценного времени на получение медицинского образования,
2) не надо было в 1921 году оставаться в Советской России, а стараться всеми силами выехать за рубеж,
3) не надо было жениться на Л.Е. Белозёрской.
Судьбоносная встреча
Художественный театр тем временем приступил к репетициям «Мольера». Но Булгакова это событие даже не взволновало. Его мысли были заняты другим. Во‑первых, делами финансового толка. Он написал брату в Париж:
«… некий г. Greanin получил 3000 франков за меня!..
Что со мною вообще делают за границей?!..
Помоги мне прекратить эти атаки на мой гонорар…»
Размышлял Булгаков и над более существенными делами. Его, к примеру, очень печалило стремительно проносившееся время. И ещё то, что он вынужден заниматься делом, к которому не лежала душа (инсценировать Н.Гоголя, Л.Толстого и так далее). 7 мая он с горечью писал Павлу Попову:
