– Говорил, говорил, – махнул рукой Дьяк. – Ну и что из того, что ты говорил?
– А то, что мой брат мертв, и наших людей перестреляли, как уток.
– Цыгана жалко, а остальных… – с досадой махнул рукой, сверкнув перстнями, Дьякон, – Завтра едем в Питер хоронить Цыгана, – сказал Седой, и эти его слова прозвучали, как приказ.
– Знаешь, что я думаю, Петр?
– Ну? – буркнул сквозь зубы Седой.
– Хорошо бы нам перекупить этих людей.
– Кого ты имеешь в виду?
– Этих профессионалов. И пусть они работают на нас.
– А ты уверен, что они согласятся?
– Всех можно купить. Кто не продается за большие деньги, тот продается за очень большие. А тот, кто не продается и за очень большие, – того можно купить за очень-очень большие.
– А ты не думаешь, Дьяк, что с такими людьми опасно связываться?
– Если будешь исправно платить, то абсолютно никакой опасности. Они работают только за деньги. Они отстреливают всех, за кого хорошо платят.
– А ты не думал, что они в один прекрасный момент могут пристрелить и нас с тобой? И им, может быть, уже заплачено? – сказал Седой.
– Петр, я сам тебе вчера об этом говорил. Ты, наверное, забыл.
– Да помню я. Но знаешь, я, Иосиф, уже никого не боюсь.
– Послушай, а может, свалить отсюда? – Куда?
– Может, уехать в Израиль? Может, уехать в Австрию, во Францию – куда хочешь? И там нас никто не достанет, – покрутил перед лицом Седого пальцем с отполированным ногтем Дьяк.
– Я никого не боюсь. Я рассчитаюсь с этим Бортеневским. Может, я и не доберусь до его людей, но до него доберусь точно.
– Погоди, все это еще надо узнать. И не пори горячку, не ломай дров.
– Да что ты меня все время осаживаешь, Иосиф?
– Я тебя пытаюсь удержать от опрометчивых шагов. Мы же с тобой партнеры, у нас с тобой одно дело.
– Ну да, это так.
Седой поднялся и тяжело, как-то по-медвежьи, вразвалку прошелся по гостиной, держа по старой зековской привычке руки за спиной и покачиваясь из стороны в сторону.
Богаевский следил глазами за своим приятелем, и ему казалось, что они сидят сейчас не в гостиной в загородном доме, а находятся в тюремном дворе. И медвежатник Седой мерит внутренний дворик тюрьмы шагами: туда двенадцать шагов, назад. А он, Дьякон, сидит на корточках, прижавшись спиной к шершавой бетонной стене, и смотрит на однообразные движения заключенного.
– Слушай, сядь. Мне кажется, что мы с тобой не у тебя в доме, а в тюрьме.
– Да брось ты, – расцепив пальцы мускулистых рук, буркнул Седой. – Пока не в тюрьме, и думаю, мы там уже не окажемся.
– Не зарекайся.
– Я не зарекаюсь. И знаешь, почему мы там не окажемся?
Дьякон приподнял голову, тряхнув своими длинными пепельными волосами.
– Ну? – сказал он.
– Нас пристрелят, возможно, раньше, чем посадят.
– Не каркай! – вскочил со своего места щуплый и сутулый Дьяк. – Ты вечно каркаешь, кличешь беду на нашу голову.
– Я не каркаю, я рассуждаю. Если они смогли убить восемь человек, то на этом не остановятся.
– А зачем им ты или я? Дочку Бортеневский забрал, наехать на него мы не можем и, как говорят, дело закрыто.
– Можем наехать, – сказал Седой, – мы пристрелим его. Я заплачу свои деньги. А если не хватит, то я возьму у тебя.
– Тише, тише, успокойся, – попытался урезонить Седого Дьяк.
Но тот уже принял решение. Он ходил по гостиной, сжимая и разжимая пальцы, ходил широкими ровными шагами, весь собранный в комок, готовый к действиям.
– Он труп, я тебе это обещаю. Только надо нанять таких же профессионалов, как нанял он. Я хочу, чтобы мертвыми были он, его жена и его дочка.
Богаевский сцепил пальцы, украшенные перстнями, хрустнул суставами, затем поднялся и тоже заходил, заложив руки за спину. Опять гостиная напоминала дворик тюрьмы, а они – двух заключенных, обдумывающих план побега.
– Как ты думаешь, сколько это будет стоить? – спросил Седой, не останавливаясь.
– По максимуму тысяч двести пятьдесят – триста.
– Ты найдешь такого человека? – задал следующий вопрос Седой.
– Можно попробовать.
– Но потом надо будет сделать так, чтобы и этот человек исчез.
– Да, я понимаю, – сказал Дьякон.
Он остановился, сбросив свой шикарный пиджак, остался в белой рубашке и галстуке, на котором сверкала заколка с маленьким бриллиантом. Он расслабил галстук, сосредоточенно размышляя.
Глава 10
Прошла неделя. Мартынов и Богаевский вернулись из Питера в Москву. Младший брат медвежатника Седого Цыган был похоронен с большими почестями на одном из лучших кладбищ. Гроб был итальянский, на похоронах играл лучший оркестр, на могиле воздвигли большущий мраморный крест, на котором были высечены такие слова: «Невинно убиенному рабу Божьему… от брата и друзей». Стояли даты.
Могила тонула в пышных венках из живых цветов. На похороны, затем на поминки в ресторан собрались чуть ли не все знаменитости воровского мира. По количеству шикарных автомобилей и охранников можно было подумать, что в загородном ресторане отмечают день рождения или свадьбу кого-нибудь из членов правительства.
Вся территория была оцеплена охранниками с рациями в руках, никто из посторонних в банкетный зал не был допущен. Звучало много добрых слов в адрес Седого и его покойного брата.
Полковник Соловьев был осведомлен обо всем, что происходит в Питере. А вот банкир Бортеневский нервничал. Ведь ему вновь дважды позвонили и предупредили, что он уже не жилец на этом свете и что как бы он ни пытался скрыться, его достанут даже из-под земли, достанут и убьют. Но не просто убьют выстрелом в голову или ножом в сердце, его будут убивать медленно. Его заставят мучиться, и мучения будут бесконечно долгими.
Бортеневский связался с Соловьевым. Они встретились в кабинете его банка, и бледный, с дрожащими губами Бортеневский принялся пересказывать суть разговоров с бандитами.
– Сергей Васильевич, дорогой, поймите, – стуча золотым наконечником авторучки по дубовой крышке стола, говорил банкир, – я вне себя. Если быть честным и откровенным, а иначе я и не могу себя вести, то признаюсь: я боюсь. И не столько боюсь за свою жизнь, как за жизнь жены и дочери.
Соловьев все это внимательно выслушал, покуривая сигарету и стряхивая пепел в старинную мраморную пепельницу в серебряной оправе. Немного помолчал, затем потер виски ладонями.
