"Как жаль, что я отправляюсь туда один, без Ирины, – подумал Глеб. – Сколько раз я ей обещал, что мы окажемся вместе на море! И вот вновь не сдерживаю свое обещание. Но ничего, когда все кончится, я вернусь и мы…
Ладно-ладно, можешь обещать это женщине, но не нужно обманывать самого себя. Ты еще попробуй выкрутись".
Глеб с тоской посмотрел на улицу, на захламленный тротуар, на ржавые карнизы домов, на бестолково спешивших пешеходов и почувствовал ко всему этому дикое отвращение.
«Как только я мог вариться последний год во всем этом, даже и не помышляя об отдыхе, об уединении? Какое счастье оказаться одному, зная, что никто не сможет тебе позвонить, никто не придет со срочным заказом!»
Рука Глеба потянулась к переключателю скоростей, и он выехал со стоянки.
Вокзал встретил Глеба неприветливо – серым, похожим на липкую паутину дождем. А когда он зашел в здание, то легче не стало. Влага, казалось, струится по мраморным стенам, духота и спертый воздух вызывали единственное желание – задержать дыхание. От касс тянулись длинные очереди, и монотонный голос из динамика то и дело объявлял об отправлении поездов.
Сиверов подошел к расписанию и почти сразу отыскал нужный ему поезд. Он отправлялся сегодня же, вечером. Конечной остановкой значился Адлер. Стоять в очереди не хотелось, и Глеб, сунув руки в карманы, прошелся между колонн, отыскивая взглядом спекулянта билетами. Однако ли милиция недавно провела облаву, то ли у перекупщиков существовал перерыв на ужин, но Сиверов оказался на время ни с чем.
На всякий случай заняв очередь, он дождался, пока подойдет следующий пассажир – старичок в полотняной кепке с орденскими планками на груди.
«Такие никогда не уходят из очереди», – мысленно отметил Глеб и обратился к старику:
– Простите, вы будете стоять? – Да.
– Тогда я отойду на минутку, проверю расписание. Глеб поднялся наверх, туда, где было посвободнее и где можно было уже вздохнуть. Он присел возле барной стойки на высокое вертящееся кресло и заказал кофе.
«Прощай, любимый город…» – пришли на память слова из песни.
И впрямь, Глеб Сиверов прощался с Москвой. На сколько – он не знал сам.
Одно было ясно – вернется он сюда не скоро.
За первой чашкой кофе последовала вторая, третья. И хотя Глеб уже ощущал легкое головокружение, он не думал останавливаться, словно алкоголик, выпивающий рюмку за рюмкой. Затем он чуть не рассмеялся. Его озарила догадка:
«Какой же я идиот! На кой черт мне искать перекупщика? Каждый, кто работает на вокзале, вхож в кассы, а уж тем более этот парень», – он посмотрел на молодого бармена, который явно мнил себя чуть ли не самым главным во всей местной иерархии.
Это читалось в каждом его движении, в тех пренебрежительных взглядах, какими он одаривал посетителей. Глеб, прекрасно зная, как обращаются с такими людьми, взял в пальцы алюминиевую ложечку, которой только что размешивал кофе, и постучал ей по стеклу стойки.
Бармен лениво оглянулся. Глеб кивнул ему. Тот на взгляд определил, сколько могут стоить вещи, надетые на Сиверове, и наверняка удовлетворенный таким подсчетом, сменил лень во взгляде на заинтересованность.
– Какие-нибудь проблемы? – развязно осведомился он у Глеба, подойдя к нему вплотную.
– Понимаешь, парень, – Глеб говорил как можно более беспечно и небрежно, – у меня тут приключилась небольшая беда… Нужно срочно уехать, а как ты сам понимаешь, в очереди я стоять не привык.
– Куда и сколько билетов?
– Я деньгами не обижу. Мне нужно в Адлер.
– Это будет посложнее, – задумался бармен.
– Сколько?
Бармен назвал полуторную цену.
«Да, не очень-то хорошо у них теперь идут дела, – подумал Сиверов. – В лучшие времена они называли двойную».
– Мне нужен СВ до Адлера.
– К сожалению, вагонов СВ до Адлера в этом составе нет, – словно заправский кассир, отвечал бармен.
– Тогда мне нужно купе. Мы едем вчетвером, но непременно все билеты в одном купе.
Бармен покосился на странного посетителя. То тот собирался путешествовать в одиночестве, то теперь обзавелся, не отходя от стойки, тремя друзьями.
Осмотревшись, бармен выставил на стойку картонную табличку «Обед» и щедрым жестом отказался от денег.
– Когда принесу, тогда и расплатишься.
Ждать пришлось не очень долго. Вскоре парень вернулся. На его лице было написано полное удовлетворение собой.
– Давай отойдем в сторону. Не люблю, когда смотрят. Парень завел Глеба за угол стойки и, повернувшись к залу спиной, протянул четыре билета.
– Вот, как и договаривались.
Чтобы не портить уже произведенного впечатления, Глеб заплатил на десять долларов больше, чем договаривались с самого начала.
– Сюрпризов не будет? – больше для порядка, чем для информации поинтересовался Глеб.
– Если что, я всегда возмещу убытки, – рассмеялся парень.
– Буду иметь в виду. Когда потребуется, вновь прибегну к твоей помощи.
Глеб посмотрел на часы. До отхода поезда оставалось два с половиной часа, которые нужно было как-то убить. И тут же он улыбнулся своей мысли:
«Убивать время – это единственное, чему я еще не научился за две прожитых жизни».
Сиверов вышел на перрон и прошелся между двумя туристическими поездами.
Только сегодня, прощаясь с городом, прощаясь с Ириной Быстрицкой, он осознал свою оторванность от реальной жизни. У всех людей существовали какие-то иные, отличные от его, проблемы. Каждый стремился отыскать свое место в жизни, и только он бежал от самого себя.
Он остановился в конце перрона, там, где полоска света делалась уже совсем узкой, зажатая между бордюрными камнями, и ступеньки вели к раскрашенному в белое и черное шлагбауму с двумя фонарями по краям.
«Да, это тупик. Я оказался в тупике. Но всегда можно перешагнуть шлагбаум».
Дождь моросил. Плечи уже вконец намокли, и Глеб ощущал влагу, сочащуюся сквозь брезент куртки. Ему вспомнились теплота квартиры Быстрицкой, негромкая музыка, звучащая в полутемной комнате, запах волос женщины. О, как он любил зарываться в них лицом, вдыхать этот пьянящий аромат! И Глеб понял: Ирина – единственное, от чего он не может отказаться, единственное, с потерей чего он никогда не сможет смириться. Можно сменить имя, можно даже изменить внешность, но невозможно поменять душу. Можно только искалечить ее, но все равно белое останется белым, черное – черным, даже если ты станешь называть его другими словами.
И Сиверову показалось, что в свисте ветра, в шепоте дождевых капель, падающих на крыши вагонов, ему чудится голос Ирины: «Я люблю тебя, Федор!»
