Черно-белый рисунок, сотканный в мыслях… И самое главное, он был соткан не только из линий, но, как казалось Глебу, из музыки. Каждой черточке соответствовала определенная нота, и все они складывались в мелодию. Мелодию, как подумалось Сиверову, одинокой скрипки, звучащей в вечернем подземном переходе, божественная мелодия Вагнера, исполненная совсем не для тех людей, кто проходит мимо и слышит ее, а исполненная только для него одного, остановившегося в растерянности возле колонны, подпиравшей треснувшую балку перекрытий. Из бетонного разлома свисают тонкие битумные сосульки – черные, цвета траура. Звук одинокой скрипки отражается от голых стен, от грязного кафеля, и мелодия растекается над огромным городом. И в какой-то момент, кажется Глебу, все в мире меняется местами. Уже не город является вместилищем для звуков музыки, а музыка поглощает Москву целиком, подчиняя себе все – от движения машин до неяркой звезды, встающей над заплеванными ступеньками, которые неожиданно кончаются узкой полоской неба.
Он вздрогнул и приоткрыл глаза.
Наталья, склонив голову, смотрела прямо на него.
– Когда вы думаете, – сказала девушка, – вы не кажетесь таким страшным.
– Что, я пугаю тебя? – рассмеялся мужчина немного нервным смехом, как бы боясь, что Наталья смогла проникнуть в его мысли, увидеть рубиновые огни автомобилей, капли дождя на ветровом стекле такси, услышала надрывные звуки скрипки, пытающейся пробиться из тесного подземелья к вечернему небу, к еле различимым звездам.
– Не знаю, – повела своими худыми плечами Наталья, и под тонким трикотажем свитера проступили ее ключицы, – но мне кажется, у вас есть какая-то тайна, о которой вы не хотите говорить даже самому себе.
– Тем более мне не захочется говорить о ней с тобою.
– Так значит, тайна есть? – слабо улыбнулась девушка и коснулась ладонями своих порозовевших щек.
– Да, есть, – абсолютно серьезно произнес Глеб и насупился. Ему не хотелось, чтобы кто-то лез ему в душу.
А спутница была явно настроена именно на это. К тому же, не для того, чтобы заполучить Глеба, а просто так, из озорства.
Глеб пристально смотрел в глаза девушки. Та не отводила взгляда и даже не моргала, словно бы они играли в игру «Кто кого переглядит?»
Первой не выдержала Наталья. Она прикрыла глаза ладонью, как будто ей в лицо било яркое солнце.
– А хочешь, я сейчас проведу маленький психологический анализ?
– Ничего не получится.
– Посмотрим. Вот если ты сейчас говоришь о чужих тайнах, значит, у тебя есть своя.
– Думаете, что у пьяного на языке, то у трезвого на уме?
– Что-то вроде этого.
– Никаких тайн у меня нет.
– Ой ли? – засомневался Глеб. – Вот скажи, к примеру: откуда и куда ты едешь?
– Еду из Москвы в Адлер, – без тени улыбки отвечала Наталья. – Вот если бы я ехала в одном с вами поезде из Адлера в Москву – это было бы настоящей тайной.
– Это было бы сумасшествием, – поставил диагноз Глеб. – А вот какого черта тебя понесло на юг?
– Почему? Я давно собиралась туда поехать…
– А вот, пожалуйста, не нужно врать.
В глазах девушки мелькнул испуг, и Сиверов понял, что на верном пути.
– Никуда ты не собиралась ехать.
– Почему?
– Иначе бы у тебя был билет. И ты бы приехала на вокзал не раньше, чем за полчаса до отправления поезда.
– В самом деле… – растерялась Наталья и уже более не пыталась скрыть свой испуг. – А откуда вы об этом знаете?
– Очередь на вокзале в кассах идет достаточно быстро. И к тому же у тебя не так уж много денег.
– И тут вы угадали. Но как?
– Иначе ты взяла бы билет у перекупщика, как сделал это я.
Девушка поджала губы и призадумалась. И в этот момент она показалась Глебу совсем девчонкой, маленькой и беспомощной, которая сделает все, что ей скажешь.
– Я еду… – произнесла она, обращаясь то ли к Глебу, то ли к кому-то третьему, кого сейчас не было рядом с ними, – я еду… – повторила она уже более уверенно и несколько раз моргнула.
Глаза ее заблестели, по щеке покатилась слеза. Девушка сглотнула и попыталась улыбнуться.
– …только не считайте, пожалуйста, что я уже совсем такая дурочка…
Сиверову захотелось сказать, что он так и подумал, но боялся, что Наталья обидится. И вряд ли сейчас она способна воспринимать шутки. Он знал по себе, что когда подолгу держишь в себе обиду или даже просто грустную мысль, то самый верный способ избавиться от желания замкнуться в самом себе – рассказать кому-нибудь. Пусть даже не то, о чем ты думаешь, а совсем другое, вкладывая в слова чувства. Не важен смысл, важно то, как ты это говоришь.
А Наталья уже плакала. Ее худые плечи вздрагивали. Она опустила голову, затем уткнула ее в колени.
– Только не нужно, не утешайте меня, – всхлипывала она, – я ужасно не люблю, когда меня жалеют.
– Но из-за чего же ты так сильно расстроилась?
– Потому что я еду… еду… – повторяла Наталья.
Внезапно она выпрямилась, потерла глаза кулаками, да так, что размазала тушь, и радостно спросила:
– Разве это плохо – ехать?
– По-моему, ты сама решаешь – хорошо это или плохо. Все зависит от того, куда ты едешь или откуда.
– Я и впрямь глупая, – покачала головой девушка. – Глупая, потому что плачу, глупая, потому что еду.
– Может, хватит говорить загадками? – предложил ей Сиверов.
Девушка посмотрела на него с подозрением.
– Если хочешь, я могу пообещать, что не буду к тебе приставать. Или ты надеялась совсем на другое?
– Пообещайте, – серьезно сказала Наталья.
И Глебу пришлось торжественным тоном произнести клятву:
– Я не буду приставать к тебе, даже если мне этого очень захочется.
– И правильно сделаете, – повеселела девушка, – потому что я умею страсть как злиться. А если я злая, то лучше мне под руку не попадаться.
– Так куда ты все-таки едешь? – напомнил ей Глеб.
– Я еду к одному очень хорошему человеку, с которым познакомилась год тому назад.
Наталья говорила, скосив глаза, и Глеб догадался, что она лжет.
"Но какое мне до этого дело? – подумал он. – Пусть говорит что хочет.
Пусть успокаивает себя придуманными на ходу сказками. Вот только скверно, что никак не удается поймать сон. Он то приходит, то ускользает, не успеваешь даже досчитать до десяти. И я наверняка знаю: если лягу, то уснуть не смогу, – и Глеб ехидно заметил про себя:
