С этим настроем Лена опустила глаза к письму.
С ветхого на изгибах, посеревшего от времени листа в клеточку на нее насмешливо смотрели крупные округлые буквы, похожие на камни-голыши, по которым больно ходить. Только сейчас на них было больно смотреть.
Эти буквы смотрелись такими чужими, что с трудом собирались в слова. Лишь вглядевшись, можно разобрать отдельные фразы – и про автомат, и про школу жизни, и про все-все, что Лена знала наизусть.
Ошеломление было такой силы, что Лена отказывалась поверить своим глазам. Невероятно! Скорее наверх письма, где ее имя замазано, заляпано для конспирации. «Милая моя, любимая, ненаглядная, самая лучшая на свете…» – плясали буквы-голыши. «Да, да, именно так», – поднимала голову надежда. «…Верочка», – заканчивалась фраза.
Лена почувствовала, как пересохло во рту. «Как это странно и глупо, руки потеют, а в горле сухо», – подумала Лена. Но лучше думать об этом, чем о Верочке. Вместо контрольного выстрела Лена перевернула листок и нашла последнюю строчку. «Не сомневайся во мне, твой любящий Степан».
– Я пойду, – тихо сказала Лена.
Женщина отстранилась от двери.
– Поздравляю, – зачем-то добавила Лена.
– С чем?
– Ну так… что сохранили.
Женщина благодарно улыбнулась и приоткрыла дверь.
– А вы его дождались? – Лена все не могла уйти.
– Конечно! Как можно не дождаться, когда такие письма писал? Я их почти все наизусть знала. Знаете, даже, стыдно сказать, подружкам читать давала.
– Вам нравились его письма?
– А как такое может не нравиться? – оторопела женщина. – Сразу понятно, что от души шло.
– А потом что было?
Женщина помолчала и на выдохе сказала:
– Схоронила в прошлом году я Степана моего.
– Поздравляю, – ляпнула Лена и, одумавшись, добавила: – Не в том смысле… а что вместе прожили, что из писем целая жизнь получилась.
Женщина благодарно улыбнулась. Вообще она была славная и тихая вроде лампочки под уютным абажуром. И какой-то Степан, к своему счастью, это разглядел. «А я разглядела в ней блондинку в люрексе», – горько подумала Лена.
* * *
Придя домой позже обычного, Лена застала мужа и детей, как стайку голодных воронят, щелкающих клювами и нарезающих круги вокруг холодильника. В их семье ужин был почти священнодействием, а Лена – его жрицей. А жрица не кошка, чтобы гулять самой по себе.
– У тебя все нормально? – поинтересовался муж.
– Вполне, – сухо ответила Лена, одной рукой включая духовку, а второй открывая холодильник.
Она молчала, повернувшись к мужу спиной. Он вышел из кухни, чтобы не мешать Лене молчать о чем-то своем.
Через полчаса чудный запах запеченной рыбы собрал семью за столом. Каждый получил по конверту из фольги, завернутому так, как умела только Лена. Конверты у нее получались герметичными, при этом открывались легко, одним движением, что каждый раз вызывало восхищение мужа. Уже двадцать лет они вместе, а он не уставал радоваться этим поделкам из фольги. А может, и уставал, но постоянство – черта его характера. Он умел быть постоянно благодарным, не привыкать к хорошему. Редкое качество, сродни таланту.
Внутри фольги лежала рыбка дорадо, тупорылая и округлая, словно нарисованная сломанным циркулем. Дети опустили носы в тарелки, боясь пропустить кости.
Муж подцепил кусочек и отправил в рот. Легкое недоумение промелькнуло на его лице. Он приподнял вилкой край брюшка и заглянул в чрево рыбы: оно было набито розмарином, как деревенское чучело соломой.
– Сегодня новый рецепт? – нейтрально спросил он.
– Тебя что-то не устраивает? – с вызовом ответила Лена.
– Вкусно, просто неожиданно, – муж пошел на мировую.
К концу ужина на его тарелке лежала аккуратная горка костей, отодвинутая от розмарина, напоминавшего клумбу в центре тарелки. И, глядя на эту горку костей, Лена заплакала, без ясного повода, просто по настроению. Она жалела Колю, как будто задвинутого в чулан из-за недостаточной словесной изящности. Жалела Веру с ее кургузыми и нелепыми мемуарами. И даже Степана жалела, потому что он умер. И мужа жалко, и его больше всех, потому что он ел рыбу, пропитанную розмарином, как елку грыз. Он понял, что Лена нарывается, что ей муторно, что ей плохо, и тихо поел рыбу, отравленную розмарином. Это все, что он мог для нее сделать. Господи, до чего же их всех жалко, таких разных и таких одинаковых. И в центре этого хоровода стоит Лена, начитанная и образованная, воспитанница русской литературы, поклонница Чехова. И вот итог: отпихнула Колю, подозревала в краже письма Веру, подложила розмарин мужу. Лена плакала от осознания своей гнусности.
На кухню зашел муж, и Лена решила переложить на него свою боль:
– Ты не понимаешь… Я во всем виновата… – Лена давилась словами, запивая их слезами. – Я не такая, какой хотела быть… Когда читала Чехова, думала, что умру, если стану не такой… Я ведь хотела быть такой, самой-самой, а стала совсем не такой… Меня нельзя к людям подпускать… Я все порчу только… А люди вокруг разные, нельзя с ними так… Они же не виноваты, что разные…
– Глупенькая, – муж поцеловал ее в макушку, – как говорил твой Чехов, доброму человеку бывает стыдно и перед собакой.
– Он не мой. Правда, он так говорил?
– Правда, так говорил наш Чехов. Всеобщий Чехов.
Лена хотела что-то сказать, но передумала. Может, и действительно она не такая уж и дрянь, со стороны-то виднее. Она судорожно всхлипнула на прощанье своим печалям и размазала последние слезы по лицу. Может, она добрая и ей на самом деле стыдно даже перед собакой, тем более что Коля не собака, и Вера не собака, и тем более ее муж, ведь за что-то он ее любит.
– Спасибо, – она попыталась улыбнуться.
– Тебе спасибо. Было очень вкусно, – подмигнул ей муж.
Фонтан чужого счастья
«Вот ведь как бывает», – думала Юля, разглядывая в Фейсбуке фотографии своей подруги Катьки. Из социальной сети на нее бил фонтан чужого счастья. Она задыхалась в его брызгах и чувствовала, как ее знобит от зависти и несправедливости этой жизни.
Нет, Юля независтлива. По крайней мере, так она думала о себе. Она не завидовала чужим куклам в детстве. Просто закапывала их в песочнице, чтобы не раздражали. Не завидовала чужим женихам в молодости. Просто уводила того, кто ей приглянулся. При желании она включала обаяние на полную мощность, и обстоятельства плавились от этого нагрева, приобретая нужную Юле форму.
Юля была звездой. Так уж повелось. Ей выпала звездная роль в этой жизни, и она с ней справлялась.
Но звезде нужно окружение, летающее вокруг нее, как мотыльки вокруг лампочки. Иначе это просто жирная светящаяся точка, световая клякса на темном небе. И создание своей звездной системы, поиск достойного окружения, стало для Юли стержнем ее жизни, сосредоточением помыслов и двигателем действий.
