Вж-ж-ж-ж-ж-ж-ж!
Что там за углом? Ноги сами заворачивают за дом и несут меня в дворик, окруженный пятиэтажками. Тут много деревьев, а в целом ничего необычного – типичный двор. Вот только посередине что-то не то… Оно, это нечто, не вписывается в городскую реальность. Скульптура… Горгулья, одновременно прекрасная и отвратительная. Горгулья держит на руках прекрасную деву.
Как, черт возьми, эта скульптура могла оказаться в захолустном дворе? Быть может, кто-то из крупных… ох, даже не представляю… бизнесмен, живущий здесь, временно ее так разместил? Или она не понравилась его новой подружке, и она эту скульптуру выбросила? Первый пункт – нет, бизнесмен нашел бы, где еще такую штуку поставить – невзирая на ее размеры. У них же коттеджи, дачи, имения. А второй пункт… Ну неужели хоть кому-то эта статуя может не понравиться? О боже, как же прекрасно. Как живая.
Помню, смотрел я как-то документалку про Рим. Ведущий рассказывал о новых достижениях в историографии и вышагивал по итальянской столице. И там показывали фонтан на одной из центральных площадей. Примерно такую скульптуру я вижу и здесь, но… куда реалистичней. Скульптор создал живую иллюзию: крик! Оглушительный, жуткий крик изрыгает это мерзкое создание; защитник, который не хочет, чтобы с девушкой что-то случилось. Горгулья кричит на невидимого врага.
Да, ведь чудовище почти прижимает эту девушку к себе…
Я оглядываюсь по сторонам и вдруг осознаю, что мигрень прошла. При этом… нет звуков. Из этого закоулка вселенской материи кто-то гигантским вакуумным пылесосом вытянул все звуки. Их просто нет.
– Эй. Эхехехей! – выдаю я нараспев.
Хм, вот это звук есть. Но в остальном – тишина, почему-то полнейшая тишина: ни хлопающих ставен, ни рева автомобилей, безмолвное небо… Что еще страннее – даже ветер, который только что колыхал деревья, не свистит в ушах.
Только я начинаю удивляться собственной идее о том, что кто-то мог действительно ВЫСОСАТЬ все звуки пылесосом, как вдруг слышу странный глухой треск. Я успел немного отойти от горгульи с девушкой и теперь рассматриваю один из углов двора, но тут звук этот… Я понимаю, что звук этот…
Он раздается из-за моей спины.
Медленно поворачиваюсь. И не могу поверить глазам.
Горгулья все такая же, как и была, а девушка слегка побледнела, но успела обрести новый цвет. Горгулья будто бы сглатывает; ей нужно прочистить свое мерзкое, покрытое чешуйками горло. И тут она открывает пасть.
И издает самый мерзкий крик из всех, что мне доводилось слышать.
И при этом смотрит на меня.
Не спуская с меня хищного взгляда, тварь аккуратно опускает девушку на землю и расправляет крылья. Продолжая истошно кричать, горгулья несется на меня – скорее гигантскими прыжками, чем шагами, совсем как велоцирапторы из «Парка Юрского Периода».
Я пытаюсь дернуться, сорваться с места, но куда там: ноги словно вросли в землю. А что еще страшнее, сейчас я даже крикнуть не в состоянии.
Интересно… я быстро умру?
И еще одна зыбкая мысль: а какова моя роль в этой монументальной метафоре? Я – тварь? Или – я девушка? Или что? Непонятно.
И тут меня смывает волна озарения.
* * *
Оказывается, в аду мокро.
Морщусь от ударов холодных капель. Дождь? В аду бывает дождь? С огромным трудом разлепив веки – и то не до конца, – я осматриваюсь. Все тот же двор. Я – на лавочке, по центру. Статуи больше нет. Тварь и девушка исчезли, на их месте – что-то отдаленно похожее на детскую песочницу… А дождь – пока не ливень, но его вполне хватает, чтобы крупными каплями падать мне на волосы и на лицо. И на нос. Особенно много капель почему-то достается моему носу.
Видимо, мозг и вправду начал немного меня подводить. Он путается в картинах реальности, проецирует фантомы. А если я прямо сейчас куда-нибудь не спрячусь, меня, очень может быть, еще и тело начнет подводить. Хотя куда уж сильнее.
Я выбираюсь из злополучного двора и отправляюсь в кофейню неподалеку. Их специализация – свежайшие булочки, кексы и пирожные, но кофе там тоже подают, а если есть бонус в виде закуски – то почему бы и нет, верно?
Зайдя внутрь, выстаиваю в очереди, пытаясь разглядывать остальных посетителей. Ну, занятно же посмотреть, чем люди заняты по жизни, кем работают. Все почти одинаковые, как на подбор, женщины за сорок, с прическами короткими и цветастыми – как оперение у волнистых попугайчиков. А вот мамочка с ребенком лет шести, но маленький мальчик ведет себя тихо и проблем не вызывает, как, впрочем, и интереса. Скучно.
Сажусь за столик со своим ирландским кофе и кексом. Набираю Женю, он вроде как раз неподалеку трудится. Вдруг сможет выскочить ненадолго?
– Привет…
– Здорово, Марк.
– Я в вашей кофейне, неподалеку. Можешь подойти?
– А что, что-то срочное?
– Да. И, боюсь, настолько, что мы теперь не скоро сможем увидеться… – Я подавляю желание добавить: «а может, и никогда». Зачем нагнетать? – Ну так как, придешь?
– Лады, скоро буду.
Он приходит. Мы общаемся. Я рассказываю о резком ухудшении ситуации. Как я и предполагал, Женя злится. Называет меня всеми нехорошими словами, какие только может придумать, даже немного наезжает. В какой-то момент чуть ли не картинно хочет встать и уйти, но не делает этого.
Да, все-таки не так уж и плохо я его знаю.
– Пресвятой Тимофей! – выпаливаю я.
– Что-что, прости? Нет у нас такого святого.
– У вас, может, и нет, а у вот у Пола Темпла…
– Кого-кого?
– Пола Темпла, главного героя серии радиодрам от BBC, точно был такая же фразочка. И я, чтобы матом поменьше ругаться, теперь стараюсь ее вкрутить по случаю… и без.
– Оу. Ну понятно, понятно… А скажи-ка, братец…
И начинается допрос с еще большим пристрастием – вот только в роли следователя у нас Евгений. Я же – жертва, смиренно хлебающая кофе по-ирландски и последовательно излагающая детали произошедшего. Рассказывая, я совсем забываю о горе с Катей. А потом резко вспоминаю. Еле хватает сил, чтобы это озвучить.
– Катя меня кинула, бро. А я… А ведь я хотел с ней состариться. Чтобы мы, уже в старости, брали в поезд термос с горячим чаем, разливали по чашкам и были довольны одним лишь обществом друг друга…
На рассказе про Катю меня по-настоящему прорывает. Я сетую, бешусь, озвучиваю все, что только могу: какая она у меня красавица, как я ее любил… и, что самое странное, люблю даже после такого отвратительного предательства. Но вслух не говорю, лишь продолжаю описывать розовые замки, что так чудно рисовались в моей голове. В какой-то момент, в чем-то увлекшись рассказом о наших отношениях, Женя говорит:
– Ох, Марк, тебе бы книжки писать.
Даже этот комплимент, который раньше наверняка бы заставил меня широко улыбнуться, теперь вызывает лишь желчь – хоть я понимаю, что друг старается меня поддержать так, как может.
