Марта…
От одной мысли о ней Татьяну скривило. Поэтому, памятуя о безопасности, она заставила её развязать завязки и вручную перебрать каждый листок голыми руками. Осматривая. Прошла неделя. Следов отравлений не наблюдалось. Поэтому, тяжело вздохнув, Татьяна решилась посмотреть, что же там за послание такое монументальное от «любимой тётушки».
Подошла к столу. Села в кресло. Надела тонкие резиновые перчатки и, придвинув папку поближе, развязала завязки.
Сверху лежало запечатанное письмо.
Опасно.
Максим не раз рассказывал ей о том, как в былые годы травили. Поэтому она выдвинула ящик, достала оттуда противогаз с угольным фильтром и стеклянными очками. И только после того, как его надела, вскрыла письмо. Осторожно. Не сломав сургуч, которым для пущей достоверности было запечатано письмо, а осторожно срезав его. Письмо ведь было не в конверте, а просто свёрнуто и запечатано.
«Дорогая моя Татьяна, здравствуй.
Здорова ли ты? Всё ли хорошо с сыновьями?
Пишу тебе в эти нелёгкие времена, потому что боюсь, страшно боюсь за судьбу своего супруга…»
Великая княжна фыркнула, усмехнувшись, продолжила чтение.
«…Наша разведка смогла установить, что супруга твоего, Максима Ивановича, не существовало в природе до августа 1914 года. Его никто не видел,
не слышал, не знал. Он нигде не жил, нигде не учился…»
Кайзерин не очень сильно ораторствовала. Просто описала кратенько всё, что знала, и в завершение сказала, что не знает, какую судьбу уготовил его супругу Максим. Или как его правильно звать? Феанор? И предостерегла свою «любимую племянницу».
Сказать, что Татьяна Николаевна была шокирована письмом – ничего не сказать. Она несколько раз его перечитала, пытаясь понять – в чём подвох. Но всё тщетно. Текст был написан аккуратным, хорошо знакомым почерком тётушки совершенно серьёзно.
Чуть помедлив, она отложила письмо и начала разбираться с материалами, приложенными к нему. Там были копии справок и докладных записок разведки Генерального штаба, на основании которых Кайзерин и делала свои выводы.
Противогаз давно был отброшен в сторону. Равно как и перчатки. На столе, заваленном бумагами из папки, стояло вино и лёгкие закуски. Вино. Она выпила уже много. Очень много. Но её никак не брало опьянение. Только вызывало лёгкие мурашки по всему телу.
В дверь кабинета постучавшись вошла служанка.
– Татьяна Николаевна, к вам прибыл господин Хоботов.
– Хоботов? – повела она бровью. – Зови. И принеси ещё вина. И бокал Льву Евгеньевичу.
– Слушаюсь.
– И вот ещё. Марта во дворце?
– Мне это неизвестно.
– Выясни. Пусть придёт и подождёт в приёмной. Я позову.
Служанка вышла и, придержав дверь, пропустила внутрь коменданта Штормграда. Уставшего и заматеревшего интеллигента. Удивительного и очень странного человека. Татьяна посмотрела на него чуть мутным взглядом и усмехнулась. Пародия. Он ведь был одной сплошной пародией. Но, как это ни странно, справлялся с работой. Как? Никто не знал и не понимал. Не должен был. Но он справлялся.
– Татьяна Николаевна, – осторожно начал он, приближаясь, – мне сказали, что вы пьёте. Что-то случилось? Я могу вам помочь?
– Помочь? Ха!
– Я понимаю, – кивнул он, – гибель близких – всегда испытание. Ваши отец, мать, брат, сёстры и дядя… они… их гибель просто чудовищна.
– Вы немецкий хорошо знаете?
– Свободно. Читаю, пишу.
– Тогда садитесь и читайте, – кивнула она на стол. – Начните вот с этого, – произнесла она, швырнув ему письмо Кайзерин. То пролетело недалеко и, закрутившись, упало на пол.
Лев Евгеньевич нагнулся. Осторожно его расправил. Прочёл и, удивлённо захлопав глазами, уставился на великую княжну.
– Как это понимать? Это же… это же вздор!
– Вы читайте дальше, читайте… Проклятье! – воскликнула она и забросила бокал с недопитым вином в стену. Он разбился и осыпался к своим братьям, убившимся об стену ранее. К чести Татьяны Николаевны надо сказать, что бокалы она кидала хоть и в сердцах, но так, чтобы убирать было проще. И не разбрасывала по всему кабинету, а укладывала довольно компактно.
Кинула. Встала. Выхватила из рук служанки бокал, что та принесла Льву Евгеньевичу, распорядилась принести ещё и, налив вина, отошла к окну. Дальше смотреть на облака. А Хоботов читал, то и дело протирая потеющую лысину платочком.
– Это… это просто что-то невероятное… – тихо произнёс Лев Евгеньевич, отложив очередной документ и начав протирать вспотевшие очки.
– Невероятное?! О да! Удивительное и невероятное! За какие-то несколько дней я потеряла всю мою семью. Мать, отца, брата, сестёр. Даже родного дядю. А теперь ещё и муж – не человек. А сыновья? Кто он? Боже! За что мне всё это?! За что?! Чем я перед тобой провинилась?!
– Татьяна Николаевна, вы не правы, – тихо, но твердо произнёс Хоботов.
– ЧТО?! – с вызовом и пренебрежением в голосе спросила великая княжна.
– Из документов следует, что Максим Иванович человек. Он им родился… или переродился, если угодно. Конечно, это очень необычно. Раз – и сразу из ниоткуда взрослый мужчина. Но мало ли что мы не знаем о нашем удивительном мире? Главное в другом: Максим Иванович человек. И он любит вас, насколько я вообще могу судить. И ваши сыновья тоже люди, ибо от вашего союза ничего иного родиться не могло. А его душа? Его прошлая жизнь? Позвольте, но какое это имеет значение? Он разве давал вам повод считать иначе?
Татьяна Николаевна, внимательно глядя в глаза Хоботову, подошла. Почти в упор. Нервно усмехнулась. Налила полный бокал вина. Одним махом его опорожнила. Прошла в своё кресло. Рухнула туда. Помолчала с минуту. А потом произнесла:
– А может быть, вы и правы… да… Какое это имеет значение? У вас есть свежие сведения о Максиме? Где он? Что собирается делать?
– Достоверных сведений нет. Но по Петрограду начали ходить слухи, будто бы он собирается разогнать Земский собор и захватить власть самолично.
– Боятся… ой как боятся… – прошипела Татьяна. – Если бы не верили в то, что его там под Вероной австрийцы сомнут, то никогда бы не решились.
– Приглашают вас на похороны членов Августейшей фамилии. Татьяна Николаевна. Вам бы не ездить туда. Я опасаюсь, как бы чего не вышло. Вы – дочь покойного императора. Да, по закону не вам наследовать, но…
– Я понимаю, – кивнула она, вспоминая телеграмму мужа. – Отпишитесь, что я слегла с простудой. У меня жар и встать с постели не могу.
– Отлично! Ой, то есть я понял вас. Жар – это, конечно же, не отлично. Но то, что вы не едете – это замечательно. Напишу, обязательно напишу.
– Вам Максим тоже телеграмму послал?
