– Сутки назад из Москвы пришло предупреждение о том, что немцы в ближайшее время готовят крупную провокацию. С применением танков, артиллерии и самолетов, – он горько усмехнулся и посмотрел прямо мне в глаза. – И, знаешь, что было приказано делать крепости? Ха-ха… Держаться и не поддаваться на провокации. Понимаешь, держаться и не поддаваться на провокации. Ха-ха, – я продолжал молчать, выжидая тот самый единственный момент, когда станет пора вставить свои две копейки. – Не-ет, чует мое сердце, не будет никакой провокации. Нет. Будет совсем другое… Что-то другое… Всю последнюю неделю город стоит на ушах. Из своих нор всякие недобитки, сволота полезла. Милиция не справляется, пришлось вводить дополнительные военные патрули. С той стороны границы бегут десятки перебежчиков и все как заводные твердят одно и то же… – я насторожился. – Война! Вот-вот начнется война! А мы тут со спущенными штанами…
«Вот он, этот момент! – у меня ойкнуло в сердце. – Сейчас или никогда!»
Я наклонился вперед, почти ложась на столешницу, и глухим (правда, еще кое-где заикаясь) голосом произнес, сверля его глазами:
– Прекрати ныть, комиссар! Ты же мужик, а не баба! Что ты скулишь, как побитая собака!
Раньше я всегда считал, что выражение «трезветь на глазах» – это всего лишь такая фигура речи. Однако в то самое мгновение, когда я произнес первые слова, с лицом Фомина стали происходить удивительные вещи. Его квадратная челюсть медленно поползла вниз. Лицо же с выпученными от дикого удивления глазами начало то бледнеть, то краснеть.
– Что? – он попытался встать со стула, но у него ничего не получилось. – Что… ты сказал? – рукой комиссар вцепился в край стола, попутно сметая на пол бутылку и стакан. – Черт, неужели допился… – комиссар быстро схватил стакан и с подозрением понюхал остатки его содержимого. – Дима, ты же больше года как говорить перестал?!
Усмехнувшись, я оскалился, словно пес.
– Это не важно, – продолжал давить я. – Совершенно не важно. Главное другое, комиссар. Для тебя главное – это время! – ошарашенный мужик совершенно ничего не понимал. – Время до первых артиллерийских залпов по крепости!
Я видел его растерянность, его непонимание и прекрасно понимал, что он мой с потрохами. Это была чистая психология с ее специальными вербальными и невербальными приемами, нейролингвистическими прикладными техниками и практиками, которые в это время еще только разрабатываются в головах всемирно известных ученых. Все было словно по методичке – ошарашь человека, выбей его с привычной системы координат и дальше можешь брать его голыми руками.
– Тебе и всем здесь осталось жить ровно до того, как ты, Ефимушка, вместе с оставшимися в живых защитниками крепости попадешь в плен! Время до твоего расстрела…
Глаза комиссара при слове «плен» сверкнули огнем, и он заскрипел зубами.
– Врешь, паскуда! Врешь! – его аж затрясло, и он несколько раз попытался встать с места, но влитые несколько стаканов водки надежно вязали ему ноги. – В крепости больше дивизии бойцов, почти батальон танков и две гаубичные батареи. Любой… любой, кто сунется к нам, получит такой удар, что не соберет зубов!
Честно говоря, в эти несколько мгновений, пока Фомин разъяренным медведем пытался вылезть со своего места, я чуть было не обделался. Уж больно жутким было выражение его лица: перекошенный рот, бешеные глаза, хватающие движения толстых пальцев.
– Ты головой-то подумай, – я отстранился чуть назад: когда перед тобой такое пышущее злостью лицо, лучше быть от него на расстоянии. – Крепость – это каменный мешок, из которого лишь несколько выходов. До границы здесь жалкие километры. Для орудий это раз плюнуть!
Я торопился рассказать ему все, что знал. Нутром чувствовал, что комиссар вот-вот потеряет терпение.
– Немец же здесь каждый камешек знает! Они с 39-го года тут каждый сантиметр зарисовали, каждое здание. А немецкая разведка? Сколько вы непонятных личностей за последнее время ловили? А? – Фомин уже не хватался за стол, а тихо сопел: видимо, что-то из моего рассказа его все-таки зацепило. – А самолеты с крестами не летали? Все ваши склады, все объекты инфраструктуры, – я уже шпарил как по написанному в проспектах Брестского музея, в котором был несколько месяцев назад. – Нанесены на немецкие карты и будут разрушены первыми же залпами орудий. Вы же как на ладони! Полчаса артподготовки, и дом комсостава, склады с продовольствием, оружие и бронетехника превратятся в руины! – я говорил и говорил, быстро, захлебываясь, а перед моими глазами стояли живые картинки кино, где полураздетые красноармейцы с безумными перекошенными лицами бежали в сторону врага. – О чем вообще говорить, если у вас в крепости даже колодца нет! А когда взорвут водопровод, что пить будете? Из речки? Так туда не подойти, все просматривается и простреливается… – выдохнувшись, я замолчал.
Что думал в эти мгновения комиссар, я не знал и не мог знать. Не знал я и того, насколько он поверил в мои предупреждения. Однако я видел, как с него спала вся злость, как опустились его плечи и потухли глаза. «Давай, давай, Ефим, шевели мозгами! Ты же командир, а не пенек с глазами! Думай, думай, крепко думай… Я же ничего не придумал. Сто процентов, все эти соображения и тебе приходили в голову. Наверняка ты уже обсуждал их с другими командирами, но всякий раз вы, скорее всего, отмахивались от своих опасений или получали по шапке за них от вышестоящего начальства».
Так молча мы сидели где-то минут пять-семь. Я буравил глазами стол, давая ему время все осознать. В эти секунды только он должен был принять решение. Ефим же все пытался закурить, но непослушные пальцы никак не могли зажечь спичку. С каждым новым движением очередная спичка ломалась.
– Так, вот что, – наконец комиссар что-то для себя решил. – Завтра я договорюсь с теткой, чтобы вы еще на денек задержались. Что бы вскоре не случилось, ехать к границе вам нельзя. Я попробую уговорить ее ехать обратно… И еще, – он внимательно посмотрел на меня. – Завтра я пришлю за тобой машину. Тетке скажу, что обещал тебе экскурсию. Ей ни слова! Понял?! Завтра решим, что с тобой делать. Если все правда, то я должен доложить наверх… А сейчас, Молчун, иди спать, – он невесело улыбнулся, называя меня Молчуном. – Мне надо подумать. Давай, вперед.
Ничего не говоря, я сполз со стула и, шаркая ножками, пошел к коридору. Уже на выходе из кухни я обернулся и заметил, как комиссар что-то быстро-быстро строчил в своем блокноте…
Добравшись до своего места, я тут же вырубился и проснулся лишь тогда, когда меня кто-то начал сильно трясти.
– Вставай, сонная тетеря. Быстрее. Время уж скоро к обеду, а ты все дрыхнешь, – оказалось, это бабушка нависала надо мной и недовольно трясла меня за плечо. – Там машина из крепости пришла. Боец такой ушастенький внизу стоит. Говорит, от Ефимки. Мол, он тебе экскурсию в крепость обещал. Быстрее поднимайся, негоже служивого ждать заставлять.
После таких слов я буквально подпрыгнул над постелью.
– Ну здравствуй, – внизу меня действительно ждал лопоухий красноармеец, улыбающийся во все свои зубы. – А товарищ комиссар говорит: племянника моего встретить надо. Давай-ка залазь в кабину. Чай, не ездил еще на таком! Машина – зверь! Полторы тонны берет, – не унимался паренек, продолжая болтать. – Держись, сейчас поедем… А что молчишь? Машина не понравилась? Эх же, я дурень! Товарищ комиссар же говорил, что тяжело, мол, тебе пока говорить….
