А из нескольких блиндажей уже бежали техники в темных комбинезонах с небольшими канистрами в руках. Им нужно было как можно скорее поджечь хотя бы несколько из разбитых самолетов, чтобы иллюзия разгромленного аэродрома была максимально достоверной.
* * *
г. Брест. Окраина
Бывшая коммунальная квартира, которую покинули жильцы
Я открыл глаза и непонимающе уставился в деревянный потолок, из деревянных щелей которого сыпался какой-то мусор – то ли опилки, то ли солома.
– Что это за мусор? – откинув одело, я потянулся к своим валявшимся здесь же колготам. – О! Б…ь! Сегодня воскресенье!
Неожиданно наш дом неуловимо тряхнуло, и на меня снова посыпалась сверху какая-то дрянь. Через несколько мгновений раздался глухой звук, сильно напоминавший взрыв.
– Мать его! – диким зверем рванул я с кровати. – Война! Б…ь! Война!
«Охренеть! Проспал! Проспал начало Великой Отечественной! Баран! Баран!» Я же вчера почти до двух ночи смог досидеть, буквально придерживая закрывающиеся веки. Ну до конца я верил в то, что мои «писульки» хотя бы что-то изменили! А оказалось, ни хрена! История, словно тяжелый локомотив-титан, вновь пошла по точно таким же рельсам в ту же самую сторону. «Все начинается заново, боже мой!»
Одеяло ракетой слетело с меня и спланировало куда-то в конец комнаты. И через мгновение я уже был на ногах и, не обращая внимания мотавшуюся на правой ноге не до конца одетые брюки, несся по коридору, голося как недорезанный поросенок.
– Вставайте! Вставайте, вашу мать! – но было пусто в одной комнате, в другой тоже никого. – Где вы все? Але?!
«На кухне же! Бабка же хотела отправиться первым поездом. Точно! Там обе сидят». Я еще сильнее припустил по длинному, казалось, бесконечному коридору. «Б…ь, поворот! Скользко-то как!» Разогнавшееся тело просто чудом не впечатало в стену.
– Война! Война! Мать вашу! Что сидите? – с новыми силами начал я орать, залетая на огромную коммунальную кухню и видя сидящих за столом бабулю с внучкой. – Какого вы хрена расселись?
В те первые минуты войны я был словно безумный. До меня ведь только сейчас ясно и бесповоротно дошло, что я вот-вот погибну не от разрыва бомбы, так от артиллерийского снаряда. Это понимание с такой силой ударило по моим мозгам, что у меня буквально снесло башню… Наверное, в эти секунды я казался по-настоящему безумным! Эти выпученные красные глазки, вскосмаченные волосы, мотающиеся сзади брюки. Словом, на кухне я предстал в виде классического сумасшедшего! Ни больше ни меньше!
– Батюшки мои! Митька заговорил! А я-то думала: немой-немой, а смотри-ка… – бабка, не вставая, не переставала креститься, с изумлением рассматривая меня. – И голосистый какой! Орет словно оглашенный матюгами одними. Тьфу, прости господи!
В этот момент вновь за окном что-то бухнуло с такой силой, что пол под ногами неуловимо тряхнуло. Почти сразу же раздался еще один взрыв. Все говорило о том, что в Брест уже входят немцы, если уже не вошли.
– Черт, хватит сидеть! – я одновременно орал и треском дергал штанину, пытаясь натянуть брюки. – Завалит же здесь! Валить из города надо!
Бабуля же вновь перекрестилась и что-то прошептала одними губами. «Молитву, что ли, читать начала», – подумалось мне.
– Ой, не знаю, не знаю… Помоги, Богоматерь, заступница, – но тут вдруг она решительно встала и начала собирать в котомку какие-то припасы со стола. – Давай-ка, Митька, в крэпась пойдем, к Ефимушке. Он-то подскажет, что делать или, не дай бог, оборонит. Собирай вещички свои и малой. И, – тут она, нахмурившись и собрав в кучку все свои морщинки, грозно так погрозила мне своим костлявым пальцем, – не лайся боле! Не лайся, слышишь?! А то за ухи твои оттаскаю и по губам бесстыжим отшлепаю. Понял?
«Бляха-муха… По губам она меня отшлепает, – до меня с трудом доходили ее слова (видимо, адреналин здорово дал мне по мозгам). – Да нас сейчас всех грохнут! Через какой-то час немцы уже будут в городе и сразу же возьмут крепость в кольцо. Валить надо из города и как можно скорее! Б…ь! Быстрее, на восток! Поближе к Москве! Б…ь, недоумок, не мог сразу им все рассказать, – я все еще продолжал пялиться в глаза бабки, словно не понимал того, что она говорила мне. – Сейчас бы сидел в Москве в каком-нибудь бункере и пломбир себе трескал!»
К счастью, ожил я быстро. Видя, что бабуля уже собрала в котомку еды, я подхватил нахмурившуюся как тучка Настю и выбежал на улицу. Сейчас в свете яркого июньского солнца из-за черных клубов поднимавшегося к небу дыма, она показалась мне совершенно незнакомой. Я будто попал в другой город. Еще больше это чувство чуждости усиливали десятки бегущих в панике людей. С гулким грохотом продолжали разрываться снаряды, то и дело раздавался звон выбиваемого стекла и испуганные людские крики.
Мимо нас, словно ветер, проносились редкие грузовики, груженные то каким-то барахлом, то людьми. Бежали или быстро-быстро шли люди, целые семьи, нагруженные, словно мулы, кучей чемоданов, свертков, школьных ранцев. Никто из них, испуганно вслушивающихся в продолжающийся грохот взрывов в районе крепости, даже и представить себе не мог, что передовые части врага уже в городе. В каких-то нескольких километрах от них возле магазинов и правительственных зданий уже вовсю хозяйничали немецкие моторизованные части, по-хозяйски тащившие набранный хабар.
Глядя на идущий мимо нас поток, бабуля начала было меня и Настю тянуть туда же, но не тут-то было. Я наконец-то пришел в форму и был готов более или менее разумно соображать.
– Нельзя в ту сторону! – всеми ногами уперся я в старинную брусчатку, уложенную еще пару сотен лет назад. – Крепость уже перекрыли, нас там как мух прихлопнут, – замешкавшаяся было бабуля хотела что-то возразить, но я не дал ей даже слова вставить. – Говорю, дворами уходить надо, на восток. А в той стороне уже немцы.
И тут словно мне в подтверждение где-то совсем рядом раздалась чужая лающая речь. Потом там же кто-то закричал, а после выстрела, показавшегося неожиданно громким, страшно захрипел.
– Бежим, вашу мать, – я, словно мяч, пнул узел с каким-то тряпьем, валявшийся на нашем пути, и юркнул в ближайший двор, который через полсотни метров переходил в другой такой же. – Быстрее, быстрее.
…Мы все-таки успели выбраться из города, в котором раздавалась непрестанная стрельба, рвались снаряды. Каким-то чудом мы избежали страшной бойни на окраинах Бреста, где моторизованные отряды немцев расстреливали из пулеметов осатаневшую от паники и рвущуюся в сторону леса толпу гражданских и военных. Не достали нас и воздушные охотники Люфтваффе, с азартом гонявшиеся за одиночными группами отступающих на восток.
Где-то к вечеру 22 июня, когда уже казалось, что этот проклятый день никогда не закончится, мы догнали большую группу людей, идущих на восток.
Идя вместе со всеми и крепко держа на руках угрюмо молчавшую Настю, я тихо скрипел зубами от испытываемого чувства бессилия. Оно, словно дикий зверь, заживо глодало мое нутро, причиняя просто безумные страдания. «Я не смог! Я не смог ничего предотвратить! Б…ь! Не надо было писать эти писульки! Надо было наплевать на все и прорываться в Кремль». Осознание того, что история вновь повернулась на тот же самый страшный путь, что до этого, было страшным. «Ничего не изменилось! Мы вновь все проспали, просрали, прожрали… Опять погранцы стоят насмерть, с надеждой оглядываясь назад. Опять Брестская крепость омоется кровью, а ее гарнизон обретет бессмертие… Все опять, опять, опять…»
