Когда же я подобрался чуть ближе, стало понятно, что тут происходило нечто иное. Военврач не был никаким коварным соблазнителем и стареющим ловеласом. Просто он уже давно облюбовал это местечко и использовал его, как и я, для отдыха.
– Вы понимаете, Леночка, это настоящий прорыв в науке! – оказалось, старик тут вел разговоры о будущем советской науки, которое, как это ни странно, напрямую касалось меня. – И это не шарлатанство или, упаси боже, уличные фокусы! Мы провели множество процедур с десятками раненых. Я вел журнал исследования и тщательно фиксировал состояние ранбольных до и после этого.
Мне стало жутко интересно, что там Саблин себе напридумывал. Я, стараясь издавать как можно меньше шума, встал на четвереньки и осторожно полез меж деревьями. С каждым таким шажком слышимость становилась все лучше и лучше.
– Это действительно поразительно! Нет, даже волшебно! Да-да, Леночка, это волшебство! Этот кроха, говорящий как царский профессор, своими пальчиками творит настоящее волшебное действо. Вспомните хотя бы полкового комиссара!
Я прополз еще с полметра, и мне открылась небольшая уютная заводь, которую образовывал ручеек. Здесь военврач, активно жестикулируя руками, объяснял медсестре свое видение этого открытия.
– Он сделал лишь несколько нажатий своими пальчиками, погружая мужчину в забытье. Вы понимаете, Леночка? Здесь не было никакого эфира! Он лишь нажал какие-то точки на шее. Вот, здесь я все записал, – он потряс перед ней своим блокнотом, с которым теперь вообще не расставался. – А сегодняшний случай, когда он что-то нажал возле локтя, и боец перестал чувствовать руку. Помните, как мы ковырялись в ней, когда вытаскивали осколок?
Военврач, судя по его покрасневшему виду, был сильно возбужден открывающими перед ним перспективами этого медицинского метода.
– Я видел в Монголии что-то подобное. Тогда кое-кто говорил, что местные шаманы могут многое – и заживлять раны, и обезболивать. Но такого я не видел еще ни разу… Это же может произвести в нашей науке настоящий прорыв, Леночка… Он мне показал пока лишь пару точек. Но, думаю, их много. Десятки, может, и сотни. И если разгадать роль и значение их всех, то тело человека станет для нас, советских медиков, раскрытой книгой. Представь себе, мы сможем избавлять людей от боли обычным прикосновением руки… Хм… Совсем как Христос…
«Ни хрена, он копнул! – поневоле я скривился от такого сравнения. – Короче, теперь надо ждать, что он меня вывернет наизнанку по поводу других точек… Может, ему и про чакры слить инфу?! Черт, а ведь было бы сильно… Да, одни только акупунктурные навыки реанимации у медбратьев и медсестер могли бы спасти сотни, если не тысячи раненых бойцов. Ведь сколько бедолаг просто не доживали до хирургического стола… А тут пара нехитрых движений пальцами, пара нажатий и пожалуйста – кровь на время остановилась, боль исчезла, а сам боец лежит в отрубе!»
Но в этот момент Леночка, что все это время сидела тихой мышкой, завороженно слушавшей Саблина, вдруг сказала такое, что у меня окончательно волосы стали дыбом!
– Христос? А я, знаете, что тут слышала? Вот вы, Виктор Евгеньевич, произнесли «Христос», я и вспомнила, – военврач кивнул. – Сегодня около часа при раздаче пищи я наткнулась на нашего ранбольного. Помните, Гривцов такой? Черненький пограничник с ранением в бедро? Так вот, разговаривал он с женщиной, что пришла с Димой.
Медсестра немного наклонилась вперед и продолжила чуть приглушенным голосом, словно делилась какой-то очень важной тайной.
– Она сказала, что Дима не простой подросток, – я даже дышать перестал, боясь не услышать, что она скажет дальше. – Говорит, когда он у них в доме появился, то ее икона стала кровоточить, – с моего места мне показалось, что она вроде бы попыталась улыбнуться, но как-то слабо это у нее вышло. – И еще про голоса какие-то рассказывала. Божью мать все упоминала через слово… И про знаки какие-то говорила, кажется… Про подростка с душой старика…
– Интересно, интересно, – военврач в задумчивости раскурил трубку, медленно пуская клубы дыма. – Молодой человек с душой или взором старика… Интересно. Очень похоже на то, как в Индокитае называют просветленного Лао-цзы.
От того, куда вывернула кривая их разговора, я аж присвистнул про себя. «Неплохо… Не зря я на бабку время-то тратил. Глядишь, она мне имидж-то подправит».
Услышанное требовалось срочно обдумать. Так что я и начал медленно отползать назад. «Это, конечно, хорошо, что вокруг меня начинают крутиться такие мистические истории. Тут, главное, не переборщить с ними. В такое время это может быть очень чревато. Все-таки, похоже, надо валить дальше, в Москву. Сидя тут, можно увязнуть и… дать дуба».
Выбравшись из этого укрытия, я пошел в лагерь, где вновь наткнулся на какое-то странное шевеление. Что-то среди раненых, врачей и обозников, лица которых уже примелькались, мне стало встречаться слишком уж много новеньких. Особенно много их, судя по характерным, перепачканным то ли маслом, то ли мазутом комбезам, кучковалось возле нашей кухни, из-под бочки которой уже вовсю тянуло ароматным дымком.
Выяснилось, что на наш медсанбат наткнулся целый танковый полк – куча легковесных бэтэшек и пять или шесть грозных КВ с монстрообразными гаубицами на носу. Их командир уже давно оккупировал медицинскую палатку и вовсю заседал с нашим комиссаром, который, едва отойдя от операции, взял командование госпиталем на себя.
– Не, братишка, туда нельзя, – когда я по привычке попытался пройти в палатку, меня со смешком завернула парочка красноармейцев. – Тута вот с такенными шпалами разговаривают. Вона, давай к кухне дуй. Повар сейчас такую кашу ядреную и душистую сготовил, что пальчики оближешь!
Я же, сделав огорченную мину, сдал назад и совершенно спокойно обошел палатку по кругу. «А вот и мой персональный вход. Ха-ха-ха!» Я чуть отогнул разрез в плотной ткани, напоминающей брезент, и скользнул внутрь, где спокойно устроился за тюками с бинтами и начал вслушиваться в продолжающийся разговор. А разговор-то был о крайне тревожных для нас всех вещах.
– Товарищ комиссар, ничего определенного сказать вам не могу. Обстановка меняется каждый час. Да что там каждый час, счет идет уже на минуты. Противник рвется вперед как угорелый, давя на своем пути вся и всех, – угрюмо проговорил сидевший за столом полковник, наклонив вперед тяжелую лобастую голову, руки его мяли потрепанный танкошлем. – В этом районе ситуация напоминает слоеный пирог. Наши и немецкие части перемешаны, – он водил пальцем по карте, останавливаясь то возле одного населенного пункта, то возле другого. – Оставить вам тоже никого не могу. Не имею права. У меня приказ командования фронта принять участие в контрударе, – последнее он произнес так, словно это слово было ядовитым. – В контрударе… Я должен был еще двое суток назад встретить основные части механизированной бригады, но, оказалось, что никакой бригады еще нет. Большая часть соединений застряла на железной дороге… А вы просите оставить вам пару машин. Да я и бойца не имею права выделить. Ни одного человека, понимаете?
Бледный комиссар, сидевший рядом с ним, продолжал молчать. На эти танки, словно свалившиеся на него с небес, у него были особые планы. С таким эскортом он мог бы совершенно не беспокоиться за медсанбат и раненых. Однако судьба, видимо, имела на всех нас свои планы.
