– Ну и что мнешься? Вижу же, сказать что-то хочешь, – усмехнулся комиссар, качая головой. – Давай выкладывай…
– Я это… Знаю про Колобанова, – решился я все-таки рассказать, махнув рукой на последствия. – Скоро его КВ остановит колонну немцев, выбив в ней все танки, бронетранспортеры и грузовые автомашины, – я словно читал сводку ТАСС, чеканя слова и выделяя цифры. – Будет уничтожено двадцать два танка противника, сожжено пять грузовиков с боеприпасами и пехотой, подбито три бронетранспортера. Старшего лейтенанта Колобанова за этот бой приставят к высокому званию Героя Советского Союза…
«Да, я видел уже этот взгляд. Такой окаменевший и немного растерянный». Замолчав, я ждал реакции комиссара.
– Это опять оттуда? – Фомин сделал неопределенное движение рукой, показываю то ли вверх, то ли куда-то вбок. – И много ты еще такого знаешь? – глухо спросил он, отворачивая голову в сторону и стараясь не встречаться со мною взглядом. – Значит, много…
Мужчина отложил трубку в сторону. Плечи его ссутулились, взгляд устремлен куда-то в земляной пол.
– Знаешь, Дима, после нашего того разговора случилось много очень страшных событий, о которых ты рассказывал в точных подробностях. Ты назвал и время начала артобстрела крепости, и номера штурмовавших крепость частей, и направления атаки немцев… А потом все случилось в точности, как ты сказал, – искривленное гримасой лицо Фомина выражало искреннее непонимание. – И выбрались мы из крепости только лишь благодаря твоим предупреждениям, Дима… Все это время я пытался не думать об этом. Хватало, о чем думать… И вот ты появляешься снова, вытаскиваешь меня с того света. А теперь еще рассказываешь о совершенно незнакомом тебе человеке то, что с ним скоро случится.
«Да, не позавидуешь тебе, дружище, – я понимающе покачал головой. – У тебя должен случиться настоящий разрыв мозга. Ведь все это время тебя учили одному, а тут произошло нечто, что все поменяло».
– Дима, я тебе об этом уже говорил, но… скажу снова. Ты, как носитель таких сведений, просто не должен находиться здесь. Тебе нужно как можно быстрее в Москву. И чем быстрее ты там окажешься, тем больше советских жизней ты сможешь спасти.
Я печально кивнул, словно говоря, что прекрасно все это понимаю и сам хочу туда попасть. Однако в этот момент в проеме входа палатки показалась высокая плечистая фигура в танкистском комбинезоне. Оказалось, Колобанов услышал про расползающиеся слухи и решил сам прийти к комиссару.
– Проходи. Говорят, двигатель подлатали, и ты собрался догонять своих… Слушай, старшой, мне во как твой танк нужен! – комиссар, наклонившись вперед, провел ладонью по шее. – Подожди, – продолжил Фомин, видя, что лейтенант пытался возразить. – Выслушай! Госпиталь надо эвакуировать. У меня почти пять десятков повозок с ранеными. А из прикрытия лишь два отделения погранцов и десятка два ходячих раненых с винтовками. Лейтенант, не уйти нам с таким грузом. Понимаешь?! – Фомин повернулся к карте и широко махнул рукой в сторону западной части лесного массива, в котором мы все прятались. – Вот здесь только что немецкую разведку видели. Здесь же направление главного удара, лейтенант. Твои же сегодня говорили… И следом за разведкой танки могут пойти… Они же нас раскатают. Всех с грязью смешают, лейтенант.
А со стороны в своем убежище я продолжал рассматривать танкиста – будущего героя. «Упертый, сразу видно. Такой заднюю точно не даст. До конца стоять будет… Смотри-ка, еще в гляделки с Фоминым играет. Неужели про приказ будет говорить? Не-ет, не должен. Это же Колобанов. Такой раненых не должен бросить». Правда, в душе я все же до самого последнего сомневался, что танкист останется.
– Не надо, товарищ комиссар, – он с силой провел по своей густой шевелюре пятерней, измазанной в машинном масле. – Все и так ясно. Ставьте боевую задачу. Мой экипаж выполнит все, что сможет.
И оба они уже наклонились над картой, над которой замелькал карандаш комиссара.
– …Вот здесь на возвышении лесопилка была раньше. От нее сарай какой-то остался. Хорошее укрытие может оказаться. Отсюда вся дорога к нам просматривается. Если здесь встанешь, то отсюда тебя можно лишь в лобовую сковырнуть. И справа, и слева овраги, – заточенный кончик карандаша уперся в крошечную черточку на карте. – Передовой дозор на мотоциклах пропустишь. Мои их примут потом. А по остальным работай. Если сможешь быстро первый и последний танк подбить, то остальным деваться некуда будет. Расстреливай их как в тире.
Колобанов ответил не сразу. Он еще несколько секунд внимательно рассматривал ту часть леса, по которой мог пройти противник.
– Прямо как наш полковник задачу ставишь, – усмехнулся он. – А не танкист ли ты, товарищ комиссар, случаем? Больно уж грамотно все разложил. Прямо вставай и стреляй…
«А то, мы и не такое могем. Вот посмотрим, как Фомин тебе про мою идею со стрельбой по навесным бакам выдаст, так вообще упадешь!» У комиссара же даже рука не дрогнула, и он продолжил говорить дальше.
– Я с тобой сержанта и пятерых бойцов отправлю. Сам их расставь, как нужно. Пусть пехоту отсекают и по навесным бакам с горючим бронебойно-зажигательными патронами стреляют, – Не смотри так! Это я от ваших нахватался. Говорят, немцы прямо на броне танков возят обычные бочки с бензином, которые горят за милую душу. Вот попадешь в одну такую – и весь танк вспыхивает, как вспышка! Понял?!
Уже после этого, провожая глазами танкиста, я и подумать не мог, что старший лейтенант Колобанов вновь, как и в моей истории, опять станет героем. Именно сегодня, 27 июня, 11-я немецкая танковая дивизия, имея в своем составе 143 танка разных модификаций, начала наступление на Броды, намереваясь ударить с тыла по сконцентрировавшимся там советским войскам. И по трагической случайности лесная дорога, ведущая прямо к нашему спрятавшемуся медсанбату, покажется командиру одного из танковых батальонов кратчайшей дорогой. Когда же основная группа танков вслед за моторизованной разведкой втянется в лес, то на ее пути вновь, как и в моей истории, встанет экипаж старшего лейтенанта Колобанова. А когда бой затихнет и на лесной дороге встанут окутанные дымом двадцать пять черных железных коробок с крестами, он вылезет из танка и будет долго курить, бездумно глядя на дорогу. И лишь через много недель, уже будучи в Москве и получая золотую звезду Героя, танкист вспомнит добрым словом удивительную прозорливость комиссара.
Меня же уже давно не было в палатке. В этот момент я бегал по разворошенному, словно муравейник, лагерю и выбирал, куда бы мне со своими приткнуться. Ведь удачный выбор места мог впоследствии спасти жизнь. Из своей истории я прекрасно помнил, что именно такие вот колонны, где много гражданских и минимум военных, чаще всего и становились жертвой немецких поисковых отрядов.
«Вперед можно попробовать сунуться. Хотя куда нам туда? Темп не потянем, – я терся возле передовой группы, состоящей из одной повозки с установленным на ней пулеметом и четырех красноармейцев. – Нет, тут опасно. Если на немцев наткнемся, то и дернуться не успеем, – я окинул взглядом запыленный мотоцикл, который готовили к пути еще двое. – Лучше в центр, где основная масса раненых. Тут уж точно можно затеряться. К кому-нибудь на повозку подсядем, а там в любой момент можно соскочить и в кусты… Да и к комиссару поближе буду. Пока именно он мой билет! Да, надо держаться Фомина. Общий язык мы вроде нашли. И мужик он тертый, опытный. Такой просто так не сдаст, если что… Черт, он у меня прямо настоящий герой выходит. Действительно, такие вот до последнего и отстреливались. А если уж попадали в плен, то и там пытались сражаться». Размышляя так, я медленно брел между повозок и одновременно присматривал своим что-то подходящее. «Именно про таких и книги, газеты потом писать будут, их именами будут называть улицы… Герой… А нам сейчас совсем не помешает герой».
