И тут парнишка неожиданно получил звонкий подзатыльник от возницы. Бородач оказался верующим.
– Ты чего языком своим поганым метешь?! – кулачищем своим он снова треснул по парню. – Господа нашего Иесуса Христа поганишь?! А?!
Однако дело было сделано. Громкое слово вылетело, словно яркая птичка из клетки, и начало жить своей собственной жизнью… Кто-то услышал одно, кто-то другое. Третий вообще ничего не понял. Но в результате этих нечаянно оброненных слов изменилось очень многое.
Я, правда, не сразу это понял, а когда понял, было уже поздно…
– Дима, пошли в машину, – Фомин потащил меня из этого людского моря. – Обоз! Что встали?! Немцев, что ли, ждем? – закинув меня на заднее сидение автомобиля, заорал он в толпу. – Политрук, какого черта стоим?!
Политрук уже разгонял всех по своим местам, сверкая вороненой чернотой револьвера в руке. А мы наконец тронулись с места, причем комиссар сам сел за руль, выпроводив шофера наружу.
– Ты что творишь? Что это за балаган?! Ты слышишь меня?! – судя по дерганью легковушки, Фомин был довольно зол. – Отвечай! Ты что, совсем ничего не понимаешь? – он почти кричал. – Сейчас война! А ты знаешь совершенно секретные вещи. Сейчас тебе вообще нельзя высовываться! Должен сидеть тише воды и ниже воды! Понимаешь?! Тише воды и ниже травы! А ты что творишь?
Чуть позже, когда он успокоился, до меня дошло, что Ефим Моисеевич просто дико за меня испугался.
– Тебе срочно надо в Москву, к товарищу Сталину! Ты понимаешь меня? – продолжал комиссар, то и дело поворачиваясь в сторону заднего сидения. – Ты должен рассказать обо всем! Дима, ты должен! Обо всех наших ошибках, обо всех предательствах! Нужно вскрыть этот нарыв с кровью и гноем, чтобы все дерьмо вылилось наружу! – с горячностью говорил он. – Ты вообще знаешь, в какой заднице сейчас страна? Те танкисты рассказывали, что мы уже потеряли целый мехкорпус. Почти тысяча танков в труху, в металлический хлам! От второго корпуса тоже уже почти ничего не осталось. А что сейчас творится за нашими спинами, вообще одному Богу известно! На железке настоящий ад творится! Десятки заводов эвакуируют на восток! Это тысячи рабочих и членов их семей, сотни тысяч тонн грузов!
А вот тут, после этих самых слов про «эвакуацию промышленности на восток», мне «нехреново прифигело». Я ведь уже успел для товарища Сталина еще одно письмо накропать, в котором как раз и призывал как можно скорее начать перебрасывать в глубокий тыл заводы к западу от Москвы. Это был жесткий такой удар по моей уверенности в исключительности моего послезнания! Я бы даже сказал, это был нокдаун! Я ведь считал себя таким неповторимым, прочитавшим кучу умных книг об этом времени, просмотревшим десятки художественных и документальных фильмов о войне. Оказалось же, что вся эта уверенность о сверхценности моих знаний была под большим вопросом! Ведь даже эта самая эвакуация промышленности на восток, о чем я подробно и даже, кажется, с пафосом писал в письме, готовилась еще с тридцатых годов. Тогда целые ученые коллективы думали, какие заводы и предприятия, в каких объемах, куда и как должны быть переправлены. Уже давно были определены специальные площадки, где должны вскоре будут вырасти заводы-дублеры или заводы-преемники взамен захваченных или уничтоженных немцами.
Когда же я очнулся от своих раздумий и снова стал слышать Фомина, тот, оказалось, уже рассказывал о Москве.
– Чтобы попасть в Кремль, придется через особый отдел действовать. Есть у меня в Вязьме один знакомец, еще с давних времен. Думаю, сможет все устроить, – рассуждал комиссар, сбавляя ход на очередном крутом повороте лесной дороги. – Хотя опасно… Время сейчас не то. Нельзя тебя одного отпускать. И я не могу с тобой. Это дезертирство…
И тут меня осенило.
– Я знаю как. Надо к Жукову обратиться, – мне вдруг подумалось, что попробовать пробиться в Кремль через Жукова будет быстрее всего и наиболее безопасно.
– Георгий Константинович… – задумчиво проговорил Фомин, видимо, не сразу осознав, что я предлагаю. – Серьезный, но жесткий человек. Стоп! Ты ему тоже хочешь рассказать все то, что рассказал мне? Думаешь, он поверит? И вообще, будет ли он тебя слушать?
На что я снисходительно, насколько только мне позволяло лицо ребенка, улыбнулся.
– Будет, будет. Я же с ним некоторым образом знаком, – и тут наградой мне стало охреневшее лицо комиссара. – Да, знаком в некотором роде. И не надо делать такое лицо! В поезде я с ним встретился, – я вновь улыбнулся, вспомнив запертого в туалете Жукова. – Там и поговорили… И я уверен, что он меня вспомнит и не откажет в такой просьбе. Точно вам говорю, Ефим Моисеевич. Даже не сомневайтесь. Вы только телефонную связь с ним обеспечьте, и нас доставят к нему как на блюдечке. А оттуда и до Москвы доберемся.
После некоторого колебания Фомин мой план принял. Жуков, признавал он, станет для меня самой лучшей защитой, если, конечно, его удастся убедить в моей правоте.
Проверить это случай представился лишь на другой день, когда наш медсанбат, обоз и десятки приставших к нам все же выбрались к нашим войскам. Это был какой-то маленький городок, на окраине которого несколько тысяч голых по пояс бойцов с остервенением вгрызались в твердую землю. На сотни метров вокруг уже змеей вились контуры траншей с вкраплениями индивидуальных ячеек. Кое-где даже уже приступили к обустройству дотов. Хотя это все совсем не выглядело той стеной, которая смогла бы остановить рвущегося вперед фашиста.
Видимо, у меня все это отразилось прямо на лице, раз Фомин, едва только глянув на меня, со злости сплюнул на землю.
– Немцев здесь не удержать, – едва не прорычал он, с силой пнув камень сапогом. – Это недоразумение, а не оборона. Сколько здесь бойцов? Полк, два? Ни танков, ни артиллерии!
Он бы, наверное, еще долго так стоял, с отчаянием рассматривая хилые цепочки окопов, если бы я не напомнил ему про телефон.
– Пошли, – лишь бросил он в ответ и развернулся к одному из зданий, над которым развевался красный флаг.
В штабе рядом с картой сидел какой-то полковник, который, как оказалось, и заведовал обороной этого направления. Чуть полноватый, крупный, в каких-то нелепых очках с круглыми линзами, он совсем не походил на военного. Скорее это был учитель или даже бухгалтер в совхозной конторе. Позже я узнал, что он действительно еще недавно был самым обычным учителем.
– Полковой комиссар Фомин. Возглавляю сводную группу бойцов Красной Армии и гражданских лиц, среди которых много медицинских работников и членов семей комсостава, – представился Фомин, крепко пожимая руку полковнику. – Идем от Бреста. Нам срочно нужна связь.
Полноватый мужчина назвался полковником Кочергиным Иваном Петровичем, командиром 153-й стрелковой дивизии, точнее, ее огрызками. Эта дивизия еще должна была только быть сформирована, и поэтому под ружьем у него находилось не более одной-двух тысяч человек.
– Вы знаете, как связаться с генералом Жуковым? – у полковника брови поползли вверх. – Я обладаю особо важной информацией. Говорите, Георгий Константинович, назначен представителем верховного главнокомандующего на этом направлении? Хорошо! Кого вызывать?
