– А 1914 год помнишь? Пышногрудую Машку, дочку вдовы Малышевой, у которой ты койку снимал, тоже наверняка не забыл? Ну Машку, Марию, Марью Павловну, вот с такенной косой и с черными глазищами, – я еще немного добавил жути в голос.
«Проняло мужика. Определенно проняло. А Машка эта, видно, знатная деваха была, раз он о ней так писал в своих мемуарах… А что, Жуков и сам молодец хоть куда! Ходок сильный… Черт, как бы не переборщить. Это у нас там такими представлениями никого особо не напугаешь. Здесь же все может быть. Возьмет и стрельнет».
Жуков действительно отступил к столу и начал расстегивать плотный ворот кителя, видно, начавший душить его. «Все, хватит. Надо приступать к главному».
– Ефим Моисеевич, Ефим Моисеевич! – комиссар словно меня не слышал. – Черт! Комиссар! – кажется, у Фомина начало появляться осмысленное выражение на лице. – Не стой столбом! Выйди за дверь, мне с товарищем генералом поговорить надо. Правда, надо, Ефим Моисеевич. Вам лучше не слышать нашего разговора.
Кивнув, Фомин бочком-бочком подошел к двери и вышел из комнаты. «Ого, Константинович-то оживает. И бледность, кажется, спадать начала».
– Так это был ты… там, в поезде? – прохрипел вдруг Жуков, отходя от стола. – Точно ты… Голос похож не очень, но нотки твои… А ты ведь оказался прав тогда, – заговорил он уставшим, мне кажется, даже потерянным голосом. – Я ведь сначала думал, что это проверка такая наших органов. Хотел было по приезду доложить в Кремль… – он подошел к шкафу и, вытащив оттуда стеклянную бутылку с чем-то темным, налил в небольшую рюмку. – А потом оказалось, что ты был полностью прав. Эти… – он с какой-то злобой посмотрел на рюмку, – твари там водку пьянствовали! Не просыхали неделями. В штабах бардак. Никто и не думал хоть что-то исправлять после тех командных игр… Все было именно так, как ты и сказал! Все до самого последнего слова! Штаб сам по себе, войска сами по себе. У танкистов нет ни горючего, ни запасных частей. Машины сидят драят, они аж блестят как у кота яйца! Уроды! Дебилы! Сплошное разгильдяйство! Все просрали! Все!
Тут вдруг из-за двери раздался какой-то возглас, а потом с хрустом, чуть не сорвав дверь с петель, внутрь комнаты влетела пара бойцов весьма решительного вида. Не знаю, что они думали, когда врывались сюда, но оружие они явно держали наготове.
– Прибежали… И года не прошло, – хрипло проговорил генерал, махай рукой. – Давай обратно. И без вас тошно.
Пока оба бойца топтались на месте, и другие с тревогой выглядывали из-за проема дверей, я вспоминал, что хотел еще рассказать. «Так… Жуков – это реально фигура. И поучать его знаниями из будущего у меня хотелка еще не выросла. Да по-хорошему, чего я ему сейчас расскажу? О том, когда возьмут Киев? О сотнях тысяч наших бойцов, которые попали в плен под Киевом? О трагедии Ленинграда? Или, может, об обороне Сталинграда? Ха-ха-ха! Нет, тысячу раз нет! Глупо заглядывать так далеко. У Жукова сейчас огромная задница прямо здесь! Все горит! Все буквально пылает! Весь июнь, июль, сентябрь немец будет так переть, что говорить важно именно о сегодняшнем моменте!» Словом, я решился и начал рассказывать о лекарстве от блицкрига…
– Что? Лекарство? Блицкриг? – едва я с чувством собственной правоты начал произносить свою заранее заготовленную речь, как Жуков с возгласом вскочил с места. – Лекарство от блицкрига? Что это еще за…?
«Моментище… Если сейчас не убедить Жукова, то о будущем можно забыть. Этот кадр меня просто сожрет… вместе с моими сапожками, пилоткой и ремнем». Я сделал несколько быстрых шагов и приблизился к нему на расстояние вытянутой руки.
– Вот! – со всей силы я шмякнул о поверхность стола своей драгоценной тетрадкой. – Вот здесь записи о том, как можно придержать немца. Не разбить, не победить, а пока только чуть притормозить немецкие коробочки… Блицкриг – это прежде всего мобильность. Нужно немцев ее лишить.
В начале этой речи с прописными штампами генерал лишь недовольно морщился, словно от зубной боли. Я же приступил к главному.
– Для уничтожения немецких танков в каждой роте должны быть созданы группы истребителей танков, вооруженные гранатами и бутылками с зажигательной смесью, – насколько я помнил, в моем мире об их создании говорил целый приказ Ставки Верховного Главнокомандования. – И я прекрасно знаю, что противотанковые гранаты эффективны лишь в связке, а бутылки с зажигательной смесью опасны лишь при попадании в район двигателя. Но у меня есть кое-что гораздо лучше… – хитро подмигнув недоуменно поднявшему бровь Жукову, я развязал завязки своей котомки, этого предка современного рюкзака, и вытащил наружу стеклянную бутылку с темным содержимым. – Бутылку с этим достаточно поджечь и кинуть в любое место танка или броневика, чтобы машина стала грудой металлолома. Это сверхгорючая, липнущая к любой поверхности жидкость, которую не затушить водой. Еще здесь один ингредиент, от которого железо превращается в натуральное желе!
Закончив это спич, я несколько мгновений ждал реакции Жукова. И он меня не обманул.
– На заднем дворе есть одна лоханка, которая возила еще старого комфронта, – заговорил он, не сводя с меня насмешливого взгляда, видимо, генерал решил меня просто ткнуть носом в мои же неработающие прожекты. – Мотор у нее ни к черту, вот броневик и стоит на месте. А не пойти ли нам и посмотреть на это чудо-оружие? Вот после и поговорим… Отлично, – хищно улыбнулся генерал, показывая мне на дверь. – Пошли, дружок.
Не показывая своего волнения, я вышел первым. «Лишь бы мой самопальный пирогель сработал. А то хрен его знает… Вроде варил его по инструкции. Как там было… Осторожно на водяной бане нагреть соляры или бензина, в котором растворить наструганного в мелкую щепку хозяйственного мыла. В полученную смесь плеснуть чутка моторного масла… Сколько там было точно?! Пять или десять процентов общего объема? Все это часа три-четыре варить. И после всего этого закинуть в варящуюся смесь алюминиевой или магниевой стружки. Магний, конечно, здесь не откопаешь, а вот алюминий можно».
Выходя из здания, я стал его обходить. Раз разговор шел про задний двор, значит, наш недоброневик стоит где-то в том направлении. «А вот и он!» Средний броневик БА-10 действительно с распахнутыми дверьми стоял возле высокой кирпичной стены. Из-под брюха машины торчали две пары ног и слышался тяжелый, почти не прерывающийся мат.
Я уже было хотел окрикнуть обоих механиков, как мимо меня пронесся адъютант Жукова, немолодой лейтенант с наметившимся брюшком, и сразу же принялся колотить по бронированной двери поднятой тут же дубиной.
– Эй, вылезаем отсюда! Быстро! Быстро! – торчащие ноги тут же задрыгались, и вскоре на белый свет появились и их хозяева – перемазанные в чем-то механики. – Забираем свое барахло и отходим подальше.
Бутылку я вручил комиссару, чтобы для чистоты эксперимента ее бросило незаинтересованное лицо.
– Давай не подведи, Ефим Моисеевич, – зашептал я, косясь на недовольного Жукова. – Здесь чиркани и отправляй в полет. Кидай в бок, жидкость все равно стекать не будет! Давай!
Черт! Не хотел, но в голове почему-то сами собой стали звучать слова какой-то молитвы. «Спаси и сохрани… Поздно. Вся надежда на крепость моей памяти и правильность технологии приготовления… А Константинович-то хмурится. Не верит, факт. Уж он-то прекрасно знает, что этот сегодняшний коктейль Молотова не самое эффективное оружие против танка. Чего уж говорить-то. Когда на тебя прет многотонный железный монстр, изрыгающий пулеметный и пушечный огонь, попробуй-ка закинуть ему стеклянную бутылку точно в заднюю часть, в моторное отделение. Ха-ха-ха! Попробуй закинь! Черт, комиссар вроде намылился кидать…».
