Окаменевшее лицо премьер-министра выражало сдержанное неудовольствие такой нерасторопностью посла и его сотрудников, о чем он не замедлил сказать:
– Все оставляет свой след. Птица в лесу заставляет колыхаться ветку, на которую она садится; заяц на лугу оставляет след в высокой траве, что помогает охотнику его выследить… – пальцы его правой руки, лежавшей на поверхности стола, медленно сжались в кулак. – И лишь нерадивый глупец не может увидеть такие следы.
У посла внутри буквально сжалось все в тугой комок.
– Нужно выяснить, кто передал письмо с планами Гавайской операции, – негромко проговорил старик. – Собери всех в комнате, я сам буду с ними говорить… И, Сато, я до конца этой недели должен встретиться с советским послом.
А вот тут посол с трудом сдержал свое удивление. Сам Тодзио, непримиримый противник Советской России и сторонник ее расчленения, приехал, чтобы попасть в Кремль. «О Аматерасу, происходит что-то невероятное… Неужели божественный Тенно решил протянуть руку Советам?»
* * *
Дверь в комнату тихонько отворилась и пропустила внутрь «батю», который, помня вчерашние мои приключения, шел чуть ли не на цыпочках. По всей видимости он думал, что вновь застанет меня в кровати, дрыхнущим без задних ног. А вот и нет!
– Ой! Мать тв…! – отшатнувшись, вскрикнул мужчина, едва только увидел сидевшего меня в самом углу на стуле, сумрачного, с черными кругами под глазами, перевязанного бурыми и слежавшимися за время бессонной ночи бинтами. – Сидишь тут в углу как черт… Ну-ка дай на тебя полюбуюсь, – он прошел к окну, выключил настольную лампу и раздвинул шторы, давая возможность дневному свету осветить страдальца, то есть меня. – Да… Да в гроб даже краше кладут. Не спал, что ли, всю ночь после вчерашнего?
Однако тут его брови удивленно поползли вверх. Он наконец-то заметил, что письменный стол был завален листками бумаги. Более того, скомканные бумажные комки, отражавшие муки творчества, валялись и под столом, делая пол похожим на лежбище какого-то дикого зверя.
– Не спал я, – угрюмо, с длиннющим зевком буркнул я, яркий свет из окна сильно бил по глазам, заставляя вжиматься в угол комнаты. – Мысль уж больно хорошо пошла… Остановиться не мог.
После этих слов Михайловский более внимательно посмотрел на поверхность стола, отмечая и убористый почерк, и множество каких-то таблиц, непривычных диаграмм и рисунков. И в быстрых взглядах, бросаемых на меня, буквально сквозило понимание того, что здесь, на столе, лежало что-то очень важное.
– Смотрю я, ты просто стахановец, – наконец растянул он губы в улыбке. – Давай-ка лучше собирайся. Вызывают нас, точнее тебя, – он многозначительно показал головой на потолок. – Думаю, на счет вчерашнего получат все.
Произнеся это, «батя» скрылся в другой комнате. Я же поднялся с постели и пошел умываться в ванную, где и завис на десяток минут, вновь возвращаясь к написанному мною ночью. «Все правильно, правильно. Нужно думать об идеологии для всех, не такой топорной, как сейчас. Она же такая, словно ее наскоро молотом обдолбили и бросили народу. Коммунистическая идеология должна стать настоящей верой в человека, в равенство, братство, а не только в дружбу с неграми из Африки. Если будет все по-прежнему, то вновь все рухнет, как тогда, не выдержав схватки с джинсами, красивой картинкой о сытной и свободной жизни на Западе… Я же прекрасно помню, как рассказывал отец о дне путча и дне развала Союза. У них в обкоме никто ведь даже не дернулся, чтобы сделать хоть что-то! Подумать только, по факту в самом коммунистически настроенном органе никто даже не рыпнулся! А как же девятнадцатимиллионная армия настоящих коммунистов, строителей светлого будущего, которой так гордились руководители Союза на протяжении всех 80-х годов? Где они все были в этот момент?! Они что, словно карета у Золушки, превратились в тыквы?»
Задумавшись стоя у зеркала, я уже и думать забыл о зубной щетке в руке. «Нужно убедить все менять, начиная с управления и заканчивая идеологией. Создавать больше социальных лифтов, больше возможностей для контроля снизу, больше саморегулирующих общественных механизмов, которые бы смогли реально следить за чиновничьим аппаратом… Нужно много менять. В конце концов, почему бы не воспользоваться китайским опытом?! Б…ь, это будет символично! Сначала мы с ними поделились идеологией, а теперь они с нами! Какой-то круговорот идеологий в природе».
Щетка, словно в руках зомби, медленно и осторожно ходила слева направо и обратно. «Всех и каждого, кто рвется во власть, пропускать через такое сито, чтобы ни одна мразь не прошла. Вопрос, конечно, как? Шаманов и экстрасенсов что ли привлекать? Да, точно! Мессинга! Уж Вольф Григорьевич им всем задницы-то развальцует. Ха-ха-ха-ха!» От внезапно всплывшей картины с вангующим над каждым партийным бонзой Мессингом я вдруг дико заржал, выплевывая пасту и слюни. «Б…ь, какой к лешему Мессинг? Детектор лжи надо сварганить и проверять всех и каждого. Так, глядишь, сначала всех шпионов и диверсантов выявим, потом ворье и подонков». Тут я снова замер, начиная обдумывать внезапно пришедшую в голову идею о массовом применении детектора лжи. «А почему, собственно, нет? Пока технология его обмана еще не возникла. Да и сделать его не так сложно, как кажется. Главное, знать принцип, основные элементы, а в остальном разберутся специалисты».
Словом, из ванной я выбрался лишь тогда, когда «батя» меня окрикнул то ли в третий, то ли в четвертый раз. Мысли мои, мчавшие словно дикие скакуны, наконец-то начали оформляться во что-то более или менее стройное и адекватное, что можно было показать.
Я быстренько натянул на себя штаны и рубашку, под которую запихал пачку своих исписанных листов, и выбежал из комнаты.
И через какие-то тридцать-сорок минут мы с «батей» уже въезжали на машине в ворота Кремля, а еще через несколько минут, после досмотра и неизменного предъявления документов, шли по ставшему для меня привычным коридору.
Я чуть отстал от Михайловского, который уже вошел в приемную и о чем-то негромко заговорил с «вечным дежурным» – Поскребышевым. Двое из охраны, сопровождавшие меня повсюду, задержались в начале коридора у одного из кремлевских постов, в очередной раз демонстрируя какие-то документы. И когда я уже начал входить в приемную, как дверь, ведущая в кабинет Сталина, отворилась и выпустила трех необычных для этого места человек. К моему дичайшему удивлению, шедшие мне навстречу трое немолодых мужчин в характерных свободных, спадающих ниц одеяниях оказались священниками!
«Священники?! Как?! Откуда?» – заметались было мои мысли обезумевшими скакунами от абсурдности ситуации. Я же прекрасно помнил, что советская власть в лице Сталина сделает шаг навстречу Церкви лишь в сентябре 1943 года, фактически разрешив и организовав восстановление патриаршества в Союзе. «Это, значит, уже все закрутилось… Виссарионович понял, что сейчас не время ломать копья в спорах о роли религии, и решил обратиться к церковным иерархам за помощью… Походу, не зря я ему своими бумажками на мозги капал. Хотя он и сам не дурак. Глупо ведь не воспользоваться лежавшей под ногами фактически целой армией, пусть и разношерстной, но зато фанатичной – армией верующих… Их ведь нужно только поддержать и направить… Ай да, Сталин, ай да, сук…»
