Однако заразившая меня идея покорить Запад и настроить их общество максимально позитивно к нам стала моим грейдером, который сметал с моего пути все трудности… Так, для улаживания проблем с персоналом – оператором, некоторыми актерами, снабженцами с некоторых предприятий – я просто вытаскивал вперед себя руководителя моей охраны, перед корочкой и формой которого все сразу же начинали бледнеть и суетиться. Конечно, появляющийся в глазах людей страх меня напрягал, но всякий раз я успокаивал себя резко выросшими темпами съемок… Словом, теперь если мне для съемок нужен был пустырь, изрытый воронками от снарядов и покрытый сгоревшими остатками деревянных домишек, то его находили в течение нескольких часов; если требовался настоящий танк, то пригоняли и его – огромный, пахнущий солярой, порохом и покрытый шрамами от вражеских снарядов.
Собственно, сам ролик я решил составить из двух частей – первой, содержательной и основной, и второй, пропагандистской и информационной. В обеих частях я сразу же решил отказаться от любого пафоса и торжественной показухи. А то принес мне один из помощников пару своих заготовок, на которых на фоне безоблачного неба летели армады тяжелых бомбардировщиков, по брусчатке Красной площади шли монстрообразные пятибашенные танки, за которыми ровными строями вышагивали подтянутые красноармейцы.
Мне требовалось совершенно иное! Нужно было снять эту короткометражку так, чтобы проняло каждого – и взрослого и ребенка. Каждый, кто посмотрит этот небольшой фильм, должен принять трагедию двух детей как свою личную, как трагедию своей собственной семьи. А для этого нужно было лишь одно – натурально и естественно давить на жалость, сопли, общие для всех нас чувства. Здешний зритель, особенно живущий в далекой и мирной Америке, еще не был избалован такой сентиментальной жалостью. Хотя набирающий обороты Голливуд уже начинал активно использовать такого рода приемы.
«Главное ударить по мозгам сразу же, из главного калибра! Пусть это будет поле, на котором совсем недавно прошло ожесточенное сражение. По нему будет клубиться легкий дымок, на земле виднеться частые воронки от снарядов. В некоторых местах поставим пару раздавленных артиллерийских орудий с лежавшей рядом прислугой… В кадре обойдемся без тел, покажем лишь намеки на них… А потом в кадре сначала появится Настя – эдакий маленький нахохлившийся от голода, страха и холода черный галчонок в рваном пальтишке, несуразной шапчонке. Она будет брести, опустив голову. В руке же у нее обязательно должна быть игрушка. Например, мишка с глазами из пуговиц и чуть надорванной лапкой. Точно как в первой части фильма «Крикуны», где под личиной такого же маленького оборванца скрывался металлический киборг… И пусть камера медленно на нее наезжает, с каждой секундой открывая все новые и новые подробности – рваные дыры на пальто, прохудившийся ботиночек, висящую на нитках лапку медвежонка и ее медленно шевелящиеся губы. А снизу бегущей строкой нужно пустить и то, что она говорит: «Папа, папа… Где ты? Папа, папа…» Потом с другой стороны поля появлюсь уже и я. Такой же потерянный, чумазый, чуть сгорбившийся, я буду медленно идти по полю, иногда останавливаясь и растерянно оглядываясь по сторонам. Потом я буду опускаться и подбираться с опаленной земли золотистые бочонки патронов, эмалевую красную звездочку с пилотки какого-то бойца и так далее. Наконец в самом центре поля мы встретимся и возьмемся за руки».
Словом, сюжет этого пропагандистского ролика у меня уже сложился, и оставалось дело лишь за его реализацией. Решив ничего не откладывать в долгий ящик, я тут же потянул за собой оператора с камерой. Уже в приемной оператор, как оказалось, совершенно адекватный дядька средних лет, надиктовал мне кучу номеров телефонов нужных людей, способных организовать и поле с воронками, и танк, и бойцов с оружием, и еще много чего другого.
Мысленно потирая руки от предвкушения такого «вкусного» задания, где я мог бы развернуться в полную силу, без оглядки на других, я почти вылетел из приемной и быстро зашагал по коридору. Прямо мне навстречу шагах в четырех-пяти вышагивал какой-то сухонький старичок с круглыми очочками и почти козлиной бородкой. Если честно, в этот момент я едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Уж больно неестественной и комичной мне казалась эта узкая длинная бородка, должная принадлежать скорее фокуснику из цирка!
«Бородка, конечно, у дедка зверская… Черт, что-то очень уж знакомое у него лицо. Какой-то местный босс, похоже. Во как охрана вытягивается при его виде. Подожди-ка… Ой! Чего это с ним?!» Бодро шагавший старичок вдруг схватился за грудину и начал заваливаться на пол. Его неестественно бледное лицо мелькнуло у меня перед глазами словно в замедленной киноленте. «Б…ь, это же Калинин! Всесоюзный староста!»
– Михалыч! – тут же рявкнул я в сторону «бати», забыв и о маскировке, и о посторонних людях. – Приступ у него! За врачом давай! – Михайловский, бросив быстрый взгляд на оседавшую фигуру Калинина, уже рвался обратно в приемную, к телефону. – Быстрее, мать твою!
Огромными прыжками бешеного лося я покрыл расстояние, отделяющее меня от валявшегося деда. Одним движением стащил с него пиджак и, свернув его подушкой, подложил ее под верхнюю часть спины. Потом с мясом вырвал часть ворота рубашки и обнажил ему всю грудину.
– Назад, б…ь, назад! – заорал я, едва только двое или трое с ближайшего поста с шумом бегемотов начали садиться рядом со мной. – Лучше воздухе ему дайте. Да, черти беременные, машите в его сторону чем-нибудь!
«Черт, черт! Приступ?! Бледный как смерть… еле дышит… Рука вон на грудине до сих пор. Точно инфаркт накрывает… Нитроглицерин нужно и аспирин разжевать?! Б…ь, откуда?!» Старичок еле-еле мелко дышал полуоткрытым ртом. «Ладно, это дело врача! А мы попробуем точку скорой помощи! Так… Вот грудь, соски нужно соединить одной линией, на которой примерно в середине у него будет эта самая точка… Нажатие на нее должно быть очень болезненным». Примерно прикинув точку, я несколькими движениями большого пальца начал ритмично жать на нее. Через каждый десяток секунд я с силой давил на мизинцы старика, зная, что и это может помочь больному ослабить приступ.
«Давай, давай! Ну?!» Снова и снова я давил на эти точки. Бойцы с какой-то яростью махали на нас снятыми гимнастерками, создавая целый поток воздуха. «Ну, ну?! Порозовел, что ли, немного?! Давай, дедуля, давай! Точно, вроде раздышался немного…»
В этот момент мне на плечо кто-то положил руку.
– Ну куда ты лезешь?! – вновь рявкнул я шипящим от злости голосом. – Врача, б…ь, лучше тащи! Где этого черта носит?!
Рука с моего плеча исчезла, однако тут же раздался вежливый строгий голос:
– Этот черт, которого вы изволите вспоминать, уже здесь. И он прямо за вашей спиной…
Глава 18. Интерлюдия 29
г. Москва
Кремль
В кабинете было тихо. Сидевшие за столом двое так давно знали друг друга, что это установившееся молчание было для них своеобразным продолжением разговора.
– Знаешь, Лаврентий, вчера я снова разговаривал с нашим гостем… – Сталин в задумчивости касался бархатистой поверхности тяжелого книжного тома, который лежал на поверхности прямо перед ним. – И у меня вновь возникли сомнения по поводу него. А не вводит ли он в заблуждение нас относительно того, что произойдет? Такое ли будущее, каким он нам его описывает? У меня сложилось впечатление, что он нам рассказывает не все… далеко не все, а только то, что выгодно ему.
