Зрители ищут способ сократить время, подчинить его себе, и кажется, что скоро его найдут. Конечные игроки стоят перед бесконечной игрой как перед произведением искусства, смотрят на него, слагают про него «поэмы».
Если, однако, зрители видят «поэзию» в работе, они сразу же перестают за ней наблюдать, становятся участниками. Они видят себя во времени, осознавая, что оно остается незаконченным, понимая, что то, как они понимают эту «поэзию», само по себе является «поэзией». И когда их провоцирует творец произведения искусства, они открывают своего собственного творца, просто хватаясь за эту возможность, начиная делать то, что сами не ожидали.
Цель конечной игры – достичь статусов и безвременности, иными словами, вечности для себя. Сущность бесконечной игры – в парадоксальном взаимодействии с темпоральностью, которое Майстер Экхарт называл «вечным рождением».
Глава пятая
Природа – область молчания
70
Природа – область молчания. У самой природы нет голоса, да ей и нечего сказать. Мы наблюдаем молчание природы как абсолютную противоположность мира людей.
Мастер Игры в нас абсолютно спокойно относится к этому безразличию природы. В действительности же мы воспринимаем эту тишину как препятствие, приглашение посоревноваться. Если природа не обеспечит дом для нас, вообще ничего нам не предоставит, мы сами очистим и организуем себе место. Мы воспринимаем природу как оппонента, который должен быть покорен ради цивилизации. Мы считаем самым большим достижением современного общества развитие технологий, позволяющих нам контролировать капризы природы.
Наши действия в отношениях с природой принимают форму постановки театрального представления. Как любой Мастер Игры мы терпеливы и внимательны к малейшим намекам в поведении нашего оппонента, чтобы максимально под готовить себя и не столкнуться с неожиданностями. Как охотники, преследующие свою добычу, мы научились копировать природные процессы, поджидая момент, когда мы сможем овладеть ими до того, как они исчезнут. Природа покоряется лишь тому, кто сам подчиняется ей (Ф. Бэкон). Как будто бы если мы выучим ее секреты и прочитаем заранее подготовленные роли, мы научимся сами направлять игру в нужное нам русло. При таком варианте сюрпризов осталось бы мало.
В основе нашей борьбы с природой лежит предположение, что глубоко внутри себя природа содержит структуру, порядок, который в конечном счете понятен человеческому пониманию. Поскольку эта неотъемлемая структура определяет способ изменения вещей и сама по себе не подвержена изменениям, мы говорим о том, что природа является законом, повторяясь по вполне предсказуемым шаблонам. И мы пытаемся расшифровать и объяснить, как определенные процессы повторяют сами себя по открытым нами законам. Описание – это вид системы понятий и категорий, в которой мы рассказываем, почему дела должны идти именно так, как они идут. Все законы, расписанные в таком объяснении, смотрят назад на окончание или завершение последовательности. Мы считаем, что в любом описании, где есть возможность предсказать необходимость исхода прошедших событий, можно открыть и возможности будущих ситуаций. То, что можно объяснить, можно и предсказать, если мы знаем изначальное событие и законы, по которым происходит действие. Предположение – это объяснение, сделанное заранее, еще до начала игры.
У природы нет своего внутреннего творца из-за этого беспрекословного подчинения законам. Иногда люди думают, что величайшим открытием человека может быть способность совмещения структуры природного порядка и структуры человеческого разума, что приведет к абсолютному пониманию природы. Вечная загадка мира – это его познаваемость (А. Эйнштейн).
Иными словами, у природы нет голоса, но при этом ее голос не отличается от нашего. Таким образом мы можем говорить о невысказываемом.
Люди считают, что достигнув этого понимания, мы можем считать, что наша современная цивилизация превзошла утерянные и утраченные цивилизации Древнего мира. Нашим великим навыком является фиксирование шаблонов, по которым игра повторяется, даже если речь идет о случайности. Менее успешные цивилизации взывали к сверхъестественным силам, чтобы защитить себя от природных катастроф. Но как оказалось, боги их игнорировали или говорили неправду – истина заглушала их.
71
Молчанию богов свойственно ироничное противоречие. Если мы говорим от имени молчаливого (природы), мы слышим свой голос как голос природы, но нам необходимо выйти за границы природы для этого. Для физики и химии говорить о природе – это одно дело, но если этим наукам нужно говорить вместо природы, ситуация меняется. Никакой химик не будет называть химию самой по себе химической, потому что наши разговоры не могут быть о предмете химии и о процессе химии одновременно. Если говорить о процессе, который сам по себе является частью большего процесса, то что-то обязательно будет упущено или сокрыто от говорящего, причем на постоянной основе. Чтобы нас понимали, необходимо выйти из процесса и говорить о нем объективно, беспристрастно, без какой-либо его оценки. Ирония возникает именно здесь: требование беспристрастности все еще остается разумным, но мы говорим, что боги должны участвовать в нашей борьбе с природой. И мы лишаем богов их собственных голосов и даем им наши. И всё это мы говорим от лица сверхъестественного разума, сил и внешней власти природы.
Мы не замечаем этой иронии, пока продолжаем скрывать от самих себя очевидное: природа не позволяет собой владеть. Принцип Ф. Бэкона работает в обе стороны: если нам нужно покориться, чтобы подчинять, то наше превосходство будет выражаться только в подчинении. Не бывает неестественных действий (в английском языке «nature» – природа и «natural» – естественный – однокоренные слова). Ничто не может быть сделано против природы, а тем более вне ее. Поэтому невежество, которого мы могли бы избежать, неотрывно наблюдая за природой, настигает нас снова. То, что мы, по нашему мнению, читаем в природе, мы в природу сами вписываем. В процессе познания природа отвечает на наши вопросы, но ее ответы зависят не только от ее устройства, но и от нашего способа постановки вопросов (В. Гейзенберг).
72
Мы говорим не об обычном невежестве, не о том, что мы могли бы знать что-то, но не знаем, а о самой глубинной форме невежества: то, что разум просто не может понять.
Без масок, осознавая непреодолимое ограничение любой нашей попытки увидеть, мы возвращаемся к идеальной тишине природы. Это настолько полная, завершенная тишина, что мы даже не сможем узнать, о чем она и что означает. И познавая эту тишину, мы учимся понимать, что между природой и тем, что мы думаем и говорим, нет ничего похожего. И эта тишина противоречива, это молчание совсем не отупляет нас, оно является незыблемым условием для самого возникновения разума. Природа становится источником образного мышления, потому что сталкивает нас с абсолютными различиями.
