Убийцы не становятся победителями, они – соперники, которые не могут иметь оппозицию, игроки вне игры, живые противоречия.
В особенности это относится к воздушному электронному оружию нашего века, в котором оператор только нажимает на кнопочки, рычажки, работает с компьютерными данными и никогда с самим невидимым оппонентом. Современные технологии убийств настолько пустые в своей драматичности, потому что предназначаются для уничтожения врагов, когда их еще даже не видно. Убийцы достигают крайней формы убеждений: не той, что «врагов не видно, потому что они враги», а той, в которой «они враги, потому что они невидимы».
В таком инструментальном выражении смерти есть своя логика – она приводит нас к убийству невидимого, потому что оно невидимо. Самое жестоко действующее копье или меч поднимается над атакующим, потому что нельзя проявлять сочувствие к независимому существованию другого – ведь другой может быть не другим. Я настаиваю на том, что основное условие нашей дружбы – ваше постоянное и безропотное использование телефона, поэтому я ожидаю, что оружие в моей руке будет работать без того, чтобы искать кого-то, кто сможет этому противостоять. У убийц нет предположений о том, что они живут в открытом мире, что их истории не закончены, что их свобода – это всегда свобода с другими, не над ними, что не их видение ограничено, а то, на что они смотрят.
Технологии, позволяющие совершать убийства на огромных расстояниях, стали чрезвычайно изощренными, но это не развивает в культурном плане их высококвалифицированных операторов и не делает их лучше по сравнению с махающими дубинами первобытными людьми. Они становятся просто слепыми, в такой степени, в которой не были слепыми даже первобытные люди. Абсолютная победа чувства обиды над пониманием. Мы будучи невидимыми убиваем невидимое.
Не все, кто использует механизмы, убийцы. Но если мы используем технику, чтобы попытаться ответить на безразличие природы таким же безразличием к природе, мы начинаем становиться безразличными к людям, что приводит к великим преступлениям века, совершенным самыми цивилизованными нациями.
87
Безразличие к природе приводит к использованию машин, безразличие природы выражается в создании сада. У каждой культуры есть свои способы ведения садоводства: поощрение проявления спонтанности в других через собственный пример, уважение источника, отказ перевода источника в ресурс.
Садоводы не убивают животных. Они ничего не уничтожают. Фрукты, семена, овощи, орехи, злаки, травы, цветы, ягоды – все собирается тогда, когда становится зрелым, когда сбор урожая сочетается с желанием садовода высокой и продолжительной жизнеспособности сада. Уборка урожая уважает источник, оставляет его способным к новому рождению.
Животных нельзя собрать как урожай. Они созревают, но не зреют. Их убивают не тогда, когда они завершают свой жизненный цикл, а тогда, когда они находятся на его высшей стадии. Конечные садоводы переводят сельское хозяйство в бизнес, «выращивают» или «производят» животных – или мясные продукты, – как самые настоящие механизмы. Животноводство – это наука, способ контроля над ростом. Она предполагает, что животные ей принадлежат. Ее источник становится нашим ресурсом. Территорию для крупного рогатого скота ограничивают, чтобы предотвратить такое передвижение животных, которое могло бы «сделать жестким» их мясо. Гусей прибивают к полу и насильно кормят, как машины, пока они не смогут быть убиты ради их откормленной печени.
В то время как технологии предназначены для изменения работы, без изменения оператора, садоводство меняет людей. Один человек учится водить машину, другой – ехать как машина, а третий становится садоводом.
Держание сада не нацелено на окончание. Успешный сбор урожая не является концом для существования сада, лишь его фазой. Как знает каждый садовод, жизнеспособность сада не заканчивается на сборе выращенного. Просто принимает иную форму. Садоводы не «умирают» зимой, а начинают готовиться к следующему сезону.
Садоводам нравится разнообразие, непохожесть, спонтанность. Они понимают, что изобилие стилей находится в интересах жизнеспособности. Чем более сложным является органический состав почвы, тем больше у нее способностей к изменению, и тем она более «энергичная» и «полная жизни». Рост способствует росту.
То же самое происходит в культуре. Бесконечные игроки понимают, что энергия культуры связана с разнообразием ее источников и различий, которые она содержит внутри себя. Уникальность и возможность удивлять не подавляются в людях проявлением силы других людей. Гений в вас стимулирует гения во мне.
Человек управляет машиной настолько эффективно, что она исчезает, уступая место результатам, в которых машина не принимала участие.
Другой человек возделывает сад настолько креативно, что все источники воспроизведения жизни в саду проявляются в урожае, дают место продолжению, в котором мы играем активную роль.
88
Сады не завершают свое существование после сбора урожая – эта игра не играется для достижения конца. Человек никогда не доходит до какого-то пункта назначения, занимаясь своим садом.
Сад – это место, в котором можно обнаружить рост. У него есть его собственный источник изменений. Человек не привносит в него что-то новое, он выходит в сад в ожидании увидеть изменения, а значит, он готов к ним. Рост может появиться только из роста. Настоящие родители не смотрят на то, что их ребенок растет определенным образом по предпочтительным шаблонам или прописанным истинам – они понимают, что сами растут вместе с их ребенком. Если характер одного из родителей подлинно драматичен, он абсолютно меняется изнутри, как и ребенок развивается, в первую очередь, в глубинах своего внутреннего мира. Например, через обучение, совместную работу, любовь к близким.
В саду мы открываем для себя, что такое реальное путешествие. Мы не отправляемся в сад, а путешествуем через него.
У подлинного путешествия нет пункта назначения. Путешественники идут куда-то, но постоянно открывают для себя, что находятся где-то в ином месте. Так как садоводство – это не способ подчинять безразличие природы своей воле, а скорее, увеличивать чью-то способность к спонтанности, чтобы реагировать на пренебрежение капризами и на непредсказуемость природы; мы не воспринимаем природу как последовательность меняющихся декораций, а смотрим на себя как на путников.
Природа не меняется: у нее нет внешнего и внутреннего проявлений. Поэтому нельзя путешествовать сквозь нее. Любое путешествие – это изменение внутри путешественника, поэтому путешественник всегда находится где-то в другом месте. Путешествовать значит расти.
