В общем, пребывал в своём амплуа.
Как я оказался в подвале — не помню. Но именно там, развалившись на тонком слое натасканной Бякой соломы, я понял, что случилось самое неприятное.
Это не холод лишил меня сил. Я заболел. И это очень серьёзно. Очень. Люди с такими параметрами, как у меня, здесь умирают в младенчестве. Их даже намёк на насморк убить способен.
Весенняя вода коварна. А я оказался в ней дважды за несколько дней.
Вот и докупался…
Глава 23. Минус дни из жизни и нехороший плот
Ступени просветления: 0 (201/888)
Тень: 201
Атрибуты
Выносливость: 2 атрибута, 112 единиц
Сила: 0 атрибутов, 31 единица
Ловкость: 1 атрибут, 83 единицы
Восприятие: нет, 50 единиц
Дух: нет, 50 единиц
Навыки
Рыбацкое чутьё (2 ранг) — 10 уровень (10/10)
Состояния
Равновесие (6,31) — 6 уровень
Улучшение просветления (0,5) — 0 уровень
В бредовом состоянии я пребывал два дня. Большую часть времени при этом спал мёртвым сном, не видя сновидений и не сразу вспоминая, где я, когда приходилось открывать глаза. Иногда случались кратковременные периоды горячечной активности. Я мог вскочить, есть, пить, рваться заниматься какой-либо деятельностью. Но затем будто рубильник опускали, и снова отрубался.
Лишь вечером третьего дня, продрав глаза в очередной раз, я ощутил себя не растёкшейся на берегу медузой, и не трупом, к которому подвели электрические провода и смеются, глядя, как неистово он корчится.
Не скажу, что здоровье вернулось, но болезнь определённо отступила, оставив после слабость, которая воспринималась почти с радостью.
Это — приятная слабость. Слабость организма, твёрдо вставшего на путь восстановления и настойчиво намекающего, чтобы ему не мешали неуместной активностью.
В подвале был единственный постоянный источник освещения, — слуховое оконце, располагавшееся почти на уровне земли. На ночь мы прикрывали его плотной циновкой, сплетённой Бякой из стеблей черемши. Из-за этого в помещении ощущался резкий запах этого растения. Не сказать, что чесночный, но близкий к нему.
Окошко прикрыто. Я прекрасно вижу грубую ставню. А ведь видеть не должен, ведь в это время суток тьма в подполе стоит столь монолитная, что её можно ножами на куски нарезать. Развеять её может только клетка со светляками, но сияние от неё холодное и слабое, совсем не похожее на такое освещение.
Повернувшись, увидел причину необычной иллюминации. На сосновом чурбаке стояла глиняная плошка, заполненная маслом, или другим горючим веществом. На фитиле, приподнятом над поверхностью, вытягивается язычок огня. Света он даёт немного, но помещение небольшое, этого достаточно, чтобы разогнать мрак по углам.
Бяка, склонившись, протянул мне кружку:
— Пей Гед. Всё пей. Не разливай, как в прошлый раз. Это стоит целых пятнадцать квадратиков.
— Пятнадцать квадратиков? — нахмурился я. — Это должно быть золотом, но оно почему-то воняет навозом.
— Это не из навоза делается. Это особые специи, корни и цветы. Это Балесса для тебя заваривает. Ты должен выпить всё.
На вкус зелье оказалось ничуть не лучше, чем на запах. Но пятнадцать квадратиков — это мощный аргумент. Морщился я, конечно, сильно, но добил до последней капли, после чего взмолился:
— Воды нет? Запить?
— Воду Балесса сказала после зелья не давать. Хочешь солониной зажевать?
— Да я эту гадость твоими ушами зажевать готов!
— Как же это хорошо! — обрадовался Бяка. — Ты хочешь есть. Когда умирают, есть не хотят. Значит, ты не умрёшь. Я рад.
— А уж как я рад… Что со мной случилось? Что за болезнь? — спросил я, уже чавкая с такой жадностью, будто ни разу в жизни еду не видел.
— В реке очень холодная вода. Ты очень слабый, тебе нельзя мёрзнуть. Балесса говорит, что когда слабый мёрзнет, в нём открывают невидимые двери для злых сил. Наверное, они с демонами пришли, когда было нашествие. И так и остались у нас. А некоторые говорили, что ты мор с собой принёс. Боялись к тебе подходить. Но ты не покрылся язвами, и все успокоились.
— Я тут что, третий день валяюсь?
— Да. Третий.
— Плохо. Откуда у тебя столько квадратиков?
— Когда я понял, что ты сильно заболел, я рыбу отдал Мегере, а все мозги и печень продал. Квадратики на лекарства, а рыба в счёт будущих дней. Я боялся, что нас выгонят назад в сарай. В сарае слишком холодно и сыро при дожде, тебе туда нельзя.
— Спасибо, Бяка, ты всё сделал правильно. Сколько корзин вышло?
— Семь. Мы ещё четыре дня можем ничего не сдавать. Наверное.
— Почему, наверное?
— Я плохо очень считать умею, — потупился Бяка.
— Это исправимо, я тебя научу.
— Правда? Это будет хорошо. Тех, кто умеют считать, трудно обманывать. Они сами все жулики.
— Насчёт жуликов не обобщай. Но ты сосчитал всё правильно, значит, у нас есть ещё четыре дня в запасе.
— Может даже больше. Раз ты пришёл в себя, тебя можно оставлять одного. Теперь ты себе в бреду не навредишь. А я буду работать.
— Опять черемша? Ты забыл, что ли? Мы же победители, а победители не занимаются черемшей.
— Нет, не черемша. Рогоцвет пошёл, сейчас все на нём работают, даже шахтёры, — сказал Бяка так буднично, будто я обязан понимать, о чём речь.
Но я, естественно, вообще ничего не понял, о чём и сообщил:
— Какой рогоцвет? Ты о чём сейчас?
— Разве не знаешь?! — изумился Бяка. — А, ну да, ты ведь недавно тут. На левом берегу Черноводки растёт много рогоцвета. В конце весны он зацветает. Несколько дней цветёт, а потом всё, нет цветов. Цветы — дорогая специя. Это почти самое дорогое, что тут можно добывать легко. Их ведь обрывать любой сможет. Пока он цветёт, все работы прекращаются. Даже в шахту никто не ходит, все на рогоцвете. Даже патрульные рвут рогоцвет. Эш бы тоже его рвал, но кому-то ведь надо здесь оставаться. Пусто здесь сейчас, нет почти людей. Все на левом берегу. Вот и я там буду рвать рогоцвет. Никто не скажет нам ловить рыбу. Рыба может подождать, а рогоцвет не ждёт. Припасы есть, фактория не будет голодать.
— Вот теперь понятно. Сезонная работа, значит. Я не уверен, что завтра смогу что-то собирать.
— Тебе и не надо. Тебе лежать надо. Вон, у тебя глаза сами закрываются. Спи, тебе надо много спать.
