Они были в Германии.
28 марта 1944 года
Признание: я предал свои клятвы и не раскаиваюсь.
Ева однажды сказала мне, что уверена только в двух вещах. Во-первых, что никто в целом мире не знает природы Бога. Ни один человек. А во‑вторых, что она меня любит. Мои жизненные убеждения начинают сводиться к тем же пунктам. Я люблю Еву и всегда буду ее любить. В остальном я знаю только то, что ничего не знаю.
Многие с охотой расскажут, в чем заключается воля Господа. Но на самом деле ее не знает никто. Потому что Бог тих. Всегда. Он тих, а вопль отчаяния у меня в голове так громок, что сейчас я могу лишь поступать сообразно своей воле и надеяться, что она каким‑то образом совпадает с Его.
Анджело Бьянко
Глава 23
Перекрестки
Анджело he давали покоя пустые страницы в дневнике Евы. Ее схватили, украли, отобрали у него, и теперь ее история была не закончена. Анджело не мог этого так оставить, а потому решил, что продолжит писать в блокноте сам, пока тот не вернется к законной хозяйке.
Первую запись он сделал в день, когда отправился в Ватикан – на костылях, в штатском и до последней мелочи напоминая человека, который едва избежал смерти, причем неоднократно. Его сразу же проводили в кабинет монсеньора О’Флаэрти, а тот позвал монсеньора Лучано.
– Ты выглядишь так, будто побывал в аду, – пробормотал О’Флаэрти, приподнимая за подбородок его опухшее лицо. – Из тюрем и с улиц забрали больше трехсот человек. Никто не знает, что с ними стало. И вдруг мы получаем весть, что ты жив. Избит, но жив. Что случилось? Куда тебя увезли? И что с остальными?
– Все мертвы, – выдавил Анджело.
– Господь милосердный! – ахнул монсеньор О’Флаэрти.
– Как?! – закричал монсеньор Лучано.
– Нас отвезли в Ардеатинские пещеры. Заводили в каменоломни по пять человек и стреляли каждому в затылок. Ближе к концу один из солдат вывел меня через другой туннель. Он спас мне жизнь. У других отобрал, но мою спас. Сказал, что не хочет убивать священника. – Анджело осекся, все еще не в силах вернуться к этим воспоминаниям. – Многие солдаты вообще не хотели никого убивать. Капплер прислал им ящики с коньяком для храбрости.
Анджело, словно приливной волной, снова затопило ужасом. Он закрыл глаза и попытался сосредоточиться на дыхании, на здесь и сейчас, на твердой руке монсеньора О’Флаэрти, сжимавшей его плечо.
– Чудо, что ты остался в живых, – прошептал монсеньор Лучано. – Хвала Господу.
– Я благодарен за свое спасение, монсеньор, – тихо ответил Анджело. – Но прямо сейчас мне очень сложно восхвалять Господа. Я выжил. Но еще триста тридцать пять человек – нет. Если я что и испытываю, так это чувство вины. Я жив, сотни мертвы, а Ева на пути в концлагерь.
– Я пытался узнать, куда направлялся тот поезд, Анджело, – сказал О’Флаэрти после короткого молчания. – Но выяснил только, что она в нем была.
– Ничего, она молодая и сильная, – попытался утешить его монсеньор Лучано. – С ней все будет в порядке.
Анджело с трудом проглотил ругательство. Иногда монсеньор Лучано бывал невообразимо слеп и туп.
– Тебе нельзя сейчас возвращаться в квартиру, Анджело. Останешься в Ватикане, пока Рим не освободят, – продолжил он таким тоном, словно это был вопрос решенный.
– Я буду работать, пока Рим не освободят, – согласился Анджело. – Пока людям, за которых я несу ответственность, не придется больше скрываться.
– А потом? – спросил монсеньор О’Флаэрти, уловив по его тону, что это еще не финал.
– А потом оставлю сан священника, – твердо ответил Анджело. – Я нарушил свои клятвы.
Нарушил добровольно и намеренно. Анджело дал обет послушания, но вел себя как угодно, только не послушно. Дал обет безбрачия – и занимался любовью с Евой. Единственной клятвой, которую он до сих пор не предал, был обет нестяжания. Хотя, вероятно, Анджело нарушил и его? Он был жаден до времени с Евой. Жаден до ее прикосновений, поцелуев, любви. Она предлагала их ему снова и снова, а он раз за разом отказывался. Отвергал ее. Пока не прозрел и, приняв ее любовь, поцелуи и прикосновения, стал богатейшим на земле человеком. Человеком, богатым обещаниями и возможностями. Теперь он хотел только еще, еще и еще.
Вот что мучило его больше всего. Он мог провести с Евой целую жизнь, но разбазарил ее собственными руками. Он не испытывал раскаяния за преданные клятвы. Он раскаивался, что не предал их раньше. Ему вообще не следовало их приносить.
Монсеньор О’Флаэрти выслушал его признание молча, а вот монсеньор Лучано пришел в ярость.
– Ты нарушил обеты, но рукоположения это не отменяет! Грех может быть отпущен. Ты не перестаешь быть священником оттого, что согрешил. От сана так просто не освобождают, и тебе это известно. Ты принадлежишь Господу, Анджело. Не себе, не Еве. Господу! – горячо повторял монсеньор Лучано, ударяя себя кулаком в грудь, как будто Бог прятался где-то у него под сутаной.
– Я принадлежу Еве, – тихо сказал Анджело. – В глубине души я только ее.
– Но Евы больше нет! – закричал монсеньор Лучано.
– Есть! Она всегда здесь! – заорал Анджело в ответ. Настала его очередь стучать себя кулаком в грудь. – Она все еще со мной, и я все еще ее. И всегда буду ее!
– Неужели ты не можешь одновременно любить Еву и Господа? – спросил монсеньор Лучано после долгой паузы. Его гнев иссяк, и теперь в лице и голосе священника читалась только смертельная усталость. Однако Анджело был полон решимости ответить честно, даже если это значило причинить боль его старому наставнику.
– Нет. Но я хочу спросить вас о том же, монсеньор. Неужели я могу служить Господу, только будучи священником? Католиком? Я больше в это не верю. Не после того, что видел. Я хочу поступать верно из верных побуждений. Не потому, что кто-то меня осудит, а кто-то восхитится. Не потому, что боюсь или стесняюсь делать что-то другое. И не потому, что этого от меня ждут люди. Я хочу исполнять Его волю. Но именно это труднее всего – понять, в чем заключается Его воля. Не по версии католической церкви, а на самом деле.
– Ты нужен нам, Анджело, – сказал монсеньор О’Флаэрти. – Нужен Риму. Беженцам… Церкви.
Но Анджело лишь покачал головой:
– Я слишком долго ставил Еву на последнее место. Она нуждается во мне больше всех. Нуждается, чтобы я не опустил сейчас руки.
Монсеньор О’Флаэрти кивнул:
– Скажи мне одну вещь. Ты просто не хочешь быть священником или хочешь быть с Евой больше всего остального?
– Я хочу быть с Евой, – честно ответил Анджело.
– А если Ева… не выживет? – вмешался монсеньор Лучано. – Что тогда?
– Я не могу об этом думать, монсеньор. И не стану.
