Дальше всё оказалось до банальности просто. Китайский посёлок оказался пустым до забора усадьбы, что позволило казакам незаметно до неё добраться, как раз в тот момент, когда я и монах из Шаолиня начали представление на «гладиаторской арене». Мы выиграли. Китайцы проиграли. С нашей стороны все целые и здоровые возвращаются назад. Старший Зарубин, как только прошли деревню, несмотря на рысь, захлёбываясь рассказывает окружившим его по ходу движения казакам, какой я «терминатор». Хорунжий Тонких, который следует рядом со мной и слушает рассказ Смоленского, то и дело кидает на меня восторженные взгляды. Был бы девицей, точно бы покраснел и засмущался.
Без всяких помех, лишь встретив, дожидавшийся нас десяток, ходившего по следам китайского войска и пеших младшего Зарубина с его компанией, которым передали заводных лошадей, добрались до станции Цзюньлянчэн. На станции познакомился с капитаном Гембицким, оказавшимся плотным, кряжистым мужчиной с шикарными усами лет около сорока.
— Пётр Варфоломеевич, — обратился я к капитану после представления, — связь по телеграфу с генералом Стесселем есть?
— Нет, господин капитан. Китайцы не только столбы спилили, но и провода с собой унесли.
— Плохо. Придётся посыльных с донесением посылать. Но сперва допросим пленных, особенно, вот этого, — я указал рукой на комбата Ли, которого снимали с седла казаки. — Предварительные данные есть, но надо кое-что уточнить.
— Кто это? — заинтересованно спросил Гембицкий.
— Командир пехотного батальона из войска генерала Не. В лагере восставших осуществлял планирование и взаимодействие с регулярными войсками.
— Знатный пленник. И как вам удалось его поймать?
Пришлось кратко рассказать о своей одиссее, при этом несколько раз останавливая хорунжего Тонких, пытавшегося вставить свою восторженную лепту в моё повествование. Закончив рассказ, все вместе направились к китайскому офицеру.
— Господин Ли, — на китайском обратился я к комбату, растиравшему руки, — судьба переменчива, теперь вы находитесь в том положении, в котором совсем недавно был я. Нам не нужны какие-то сверхсекретные сведения. О том сколько войск у генерала Не нам известно. То, что он объединился с восставшими, доказывает ваше нахождение среди них. Если вы уточните, какими силами обладают бандиты под Тяньцзинем, то русское командование будет вам благодарно.
— А если нет, будете пытать?
— Ну что вы, господин Ли. Совсем недавно я был комендантом Южного форта крепости Таку, став им после того, как со своим десантом его же захватил. К нам в плен попало более двухсот китайских солдат. Раненым мы оказали помощь. Остальные были привлечены к работам по восстановлению укрепления, разрушенного нашей артиллерией. За это их три раза в день кормили. При этом, многие из ваших воинов, не знавшие, что я понимаю по-китайски, говорили между собой, что так вкусно и обильно они не ели за всё время их службы.
Глаза китайского офицера, став шире, выдали его удивление.
— Между нашими империями нет объявленной войны, поэтому, даже если вы ничего не скажете, то останетесь у нас гостем. Правда, плотно опекаемым гостем. Мы не хотели того, что случилось, но восставшие, осадившие иностранные сеттльменты в Тяньцзине, а возможно и в Пекине, не оставили нам выбора. Вы грамотный офицер и должны понимать, что союзные войска не оставят такое положение дел, и у них хватит сил не только освободить Тяньцзинь, но если понадобится, то и захватить столицу. Перед вами стоит выбор — насколько кровавым будет наше продвижение внутрь Китая.
— Тимофей Васильевич, о чём вы говорите с этим китайцем? Просветите? — спросил Гембицкий, да и остальные офицеры смотрели на меня вопросительно.
Но что-либо произнести я не успел.
— Господа, я готов ответить на ваши вопросы, — по-русски произнёс Ли.
Из дальнейшего допроса, а точнее вежливого разговора, стало известно, что если пару месяцев назад китайское правительство вдовствующей императрицы Цзы Си придерживалось дружественного нейтралитета по отношению к «боксерам», то в конце мая императрица открыто выразила поддержку приверженцам сект «кулака» и «ножа», назначив председателем кабинета министров принца Дуань-вана, бывшего ярым сторонником ихэтуаней. Генерал Не по указанию из Пекина был вынужден содействовать восставшим в их борьбе с «заморскими дьяволами».
— Я не удивлюсь, если в ближайшие дни наша империя объявит войну всей коалиции. Я маленький человек, не мне обсуждать действия моего императора и правительства, но я боюсь той реки крови, которая прольётся, и не понимаю, почему там наверху не видят, к чему ведёт это восстание и возможная война. У ихэтуаней сотни тысяч бойцов, но они со своими мечами и копьями не смогут противостоять пушкам и пулемётам. Когда я очнулся в усадьбе, мой конь, на котором меня везли связанного, как раз проходил ворота, и я увидел кровавую кучу трупов моих соотечественников. По ранам я понял, что было применено то страшное оружие, которое до этого стреляло в конницу генерала Не. Это страшно и горько! Нам не победить… — грустно закончил свои ответы на вопросы офицер Ли.
* * *
Серп прибывающей луны изредка бросал сквозь облака тусклый свет на лагерь войск Поднебесной империи, освещая белые палатки солдат и темно-синие офицеров, стоявшие недалеко от китайских кварталов Тяньцзиня. По всему лагерю горели костры, на которых в котлах кипятили чай и варили рис для позднего ужина.
Ночь была горячая, душная из-за чего солдаты сидели на циновках в одних шароварах, покуривали длинные трубки, пили чай или разбавленное теплое ячменное вино из маленьких чашек. Над лагерем стоял гул войска, которое пережило ещё один день войны. Какие-то бойцы кричали, шумели, бранились, пели заунывные песни. Другие солдаты молча слушали, поддакивали и чистили свои ружья. Третьи полураздетые, подложив под себя циновки, вповалку спали под открытым небом между палатками, и разбитые от усталости после дневной пальбы, наевшись вволю риса, потрясали застывший воздух своим могучим храпом.
Посредине лагеря большие бумажные промасленные фонари, повешенные на треноге, и пестрые треугольные знамена, украшенные лентами и бахромой, с нашитым иероглифом «Не», указывали, что здесь находится палатка начальника китайских войск генерала Не Ши Чэна.
Эта палатка ничем не отличалась от прочих офицерских палаток. Повешенный внутри бумажный фонарик тускло освещал разложенные на земле гаоляновые циновки, стеганые одеяла, маленькую, очень жесткую, обшитую узорами подушку для головы, кованый ларец с бумагами, шашку и револьверы генерала. Сам генерал также в одних шароварах сидел в позе лотоса и тупо смотрел на лист рисовой бумаги в своей руке.
«Эта старуха выжила из ума, — подумал генерал, ещё раз зафиксировав взгляд на заголовке. — „Декларация о войне“. О, Великий Будда, спаси мою страну! До какой же степени надо потерять разум, чтобы разом объявить войну Великобритании, Германии, Австро-Венгрии, Франции, Италии, Японии, САСШ и России».
Этот листок генералу вручил адъютант, получивший его с телеграфа Тяньцзиня. Сегодня восьмого июня Пекин официально объявил войну коалиции вышеперечисленных государств. Генерал вновь уставился в листок невидящим взглядом, пытаясь осознать ту катастрофу, в которую стремительно катилась его страна.
