Он повернулся на бок, поморгал — лицо Розамунды стало четче видно.
— От чего на этот раз?
— Тиф.
— Очаровательно!
Взявшись за мягкий подлокотник софы, он подтянулся и сел. И тогда на него накатила волна жалости к себе. Чейз потер виски, страдая от воспоминаний о том, как провел ночь, как распутничал ни свет ни заря этим утром. Заодно решил, что стоит пожалеть и о своей зря потраченной юности. Немного прояснилось его расписание на вечер.
— Похороны могут подождать.
Наконец в его голове перестали бить колокола, и он смыл с себя назойливый запах французских духов.
— Нет, это нужно сделать как можно быстрее. Дейзи говорит, зараза может распространиться дальше. Она как раз сейчас готовит тело.
Чейз застонал, но решил: спорить не имеет смысла, лучше сразу со всем покончить.
Когда они начали подниматься по лестнице из четырех пролетов, ведущей к детской, Чейз обратился к своей десятилетней воспитаннице:
— Ты можешь что-нибудь сделать с этим?
— А вы?
— Она ведь твоя младшая сестра.
— Но вы ее опекун.
Поморщившись, он потер пульсирующий болью висок.
— Умение поддерживать дисциплину не относится к моим талантам.
— А покорность не относится к нашим достоинствам, — откликнулась Розамунда.
— Я это уже понял. Не думай, что я не заметил, как ты прикарманила тот шиллинг со стола.
Они добрались до верхней площадки и пошли по коридору.
— Послушай, это надо прекратить. В привилегированные пансионы не принимают малолетних воровок и серийных убийц.
— Это не убийство. Это был тиф.
— Ну кто бы сомневался!
— И мы не желаем отправляться в пансион.
— Розамунда, тебе пора выучить один неприятный урок. — Чейз открыл дверь в детскую. — В жизни не всегда удается получать то, что хочется.
Уж кому-кому, а Чейзу это было известно слишком хорошо. Он не желал становиться опекуном девчонок-сирот. Ему совсем не хотелось оказаться первым в очереди претендентов на титул герцога Бельвуа. И меньше всего ему хотелось присутствовать уже на четвертых похоронах за последние несколько дней. Тем не менее он вошел в детскую.
Дейзи повернулась к ним. Кружевная черная вуаль покрывала ее светловолосую головку.
— Пожалуйста, выразите свое уважение покойной. — Она взмахнула рукой, чтобы Чейз вышел вперед.
Он послушно подошел к ней, встал рядом и наклонился, чтобы девочка смогла приколоть ему траурную повязку на рукав сорочки.
— Выражаю сочувствие вашей потере. Весьма сожалею, — сказал он.
«Я очень сожалею! Ты даже не представляешь себе, с какой силой я сожалею!»
Чейз занял свое место у изголовья кровати и стал разглядывать покойницу. Она была бледна как привидение и закутана в саван. На глазах у нее лежали пуговицы. Ну слава богу! А то сейчас его страшно нервировал бы бессмысленный взгляд круглых глаз.
Взяв опекуна за руку, Дейзи склонила головку и начала читать молитву.
— Мистер Рейно, будьте любезны, скажите несколько слов.
Чейз закатил глаза к потолку. Господи, помоги!
— Отец наш всемогущий, — начал он уныло, — просим тебя, прими душу Миллисент. Прах к праху. Опилки к опилкам. Она была молчаливой куклой, вдобавок не могла двигаться самостоятельно, но навеки запомнится нам своей всегдашней — некоторые могут сказать: постоянно рисовавшейся — улыбкой на личике. Мы знаем, что по милости Небес она воскреснет — возможно, уже к ланчу. — И добавил себе под нос: — К сожалению!
— Аминь, — пропела Дейзи торжественно, опустила куклу в деревянный ящик для игрушек и закрыла крышку.
Угнетающую тишину нарушила Розамунда.
— Пойдем вниз, на кухню, Дейзи. У нас на завтрак булочки с маслом и джемом.
— Вы будете завтракать здесь, — поправил ее Чейз, — в детской. Сейчас ваша гувернантка…
— Наша гувернантка? — Дейзи послала ему полный нежности невинный взгляд. — Но в данную минуту у нас нет гувернантки.
Он застонал.
— Только не говорите мне, что гувернантка ушла. Я нанял ее вчера!
— Мы избавились от нее в пять часов с четвертью пополудни, — горделиво сообщила Розамунда. — Это новый рекорд.
Невероятно!
Чеканя шаг, Чейз подошел к карте мира на стене и выдернул булавку из рамки. Здесь! Наобум вонзил булавку в ничего не подозревавшую страну и властно указал на нее пальцем.
— Я отправлю вас в пансион вот сюда, — произнес он и искоса глянул на карту. — На Мальту!
Вне себя от гнева, Чейз вылетел из комнаты, стремительно проделав путь через четыре пролета лестницы, холл и кухню — весь путь отступления. Ворвавшись к себе, он захлопнул за собой дверь, запер на ключ и только тогда смог отдышаться.
Для джентльмена-сибарита все это было слишком. Он чувствовал себя вымотанным. Ему требовалось принять ванну, побриться, сменить одежду и выпить порошок от головной боли. Через час придет Барроу с кучей бумаг, которые нужно просмотреть, и с банковскими счетами, которые нужно подписать. Вечером в клубе состоится очередной кутеж. А сейчас ему необходимо подумать о том, чтобы нанять очередную гувернантку.
Но перед тем как он предстанет перед любой из претенденток, надо выпить. Прокладывая себе путь к бару, он отодвинул в сторону карточный столик, покрытый запылившейся скатертью, и прислонил к стене стопку картин, которые ждали, когда их наконец развесят. Его апартаменты находились в стадии ремонта.
У него, конечно, имелась прекрасно обставленная спальня наверху, но в данное время ему нужно было обосноваться в таком месте, которое будет находиться от детской как можно дальше. Это было в интересах двух девчонок и его самого. Он предпочел бы не знать, какие проказы устраивают его подопечные наверху, а они не должны ничего знать о его порочных выходках на первом этаже.
Чейз откупорил бутылку вина и наполнил большой бокал. Немного рановато для бургундского… Ну и что с того? В конце концов, в доме траур. Куда тут денешься, если надо помянуть Миллисент.
Он опорожнил половину бокала в один глоток и вдруг услышал легкий стук в дверь. Не в ту дверь, которая вела на кухню, нет, а в ту, что выходила на улицу.
Чейз тихо выругался, оторвавшись от бургундского. Это, должно быть, заявилась Колетт. Они хорошо повеселились несколько ночей назад, но, судя по всему, ни его репутация, ни прощальный букет, отправленный ей, не оказали своего воздействия. Значит, ему предстоит разговор с ней.
«Дело не в тебе, дорогуша. Дело во мне. Я никчемный, безнадежно испорченный человек. Ты достойна лучшего».
Все это было правдой — банальной правдой, как бы это ни воспринималось на слух. Когда речь заходила об отношениях, романтических или любых других, у Чейза было одно правило: никаких привязанностей!
