И снова Маргарита вспомнила хрустальный шар уличной гадалки, вспомнила возникавшие в нем картины… последней была лужайка перед крепостной стеной, и десять солдат с заряженными винтовками, и офицер с перчаткой в руке…
И она, Маргарита Мак Леод, стоит перед строем солдат, беззащитная и жалкая…
Дверь камеры захлопнулась за майором Леру.
Маргарита снова осталась одна. Одна в сырости и темноте тюремной камеры, один на один с ожиданием неминуемой смерти, которая с каждым часом становилась все ближе, все реальнее, все неотвратимее…
Краем глаза она заметила вкрадчивое движение в углу камеры и вспомнила, что она здесь не совсем одна. Там, в этом углу, жил ее сокамерник, ее товарищ по заключению – большой паук с черным крестом на спине.
Паук жил здесь до нее, он останется и когда ее не станет. Эта камера – его дом. Именно он ее настоящий хозяин, ее постоянный обитатель. Он занят своим бесконечным делом – плетет и плетет паутину, а потом сидит в укромном углу и ждет, когда в эту паутину попадется какое-нибудь неосторожное насекомое.
Маргарита вспомнила того человека, который виновен в ее несчастьях… полковника Николаи. Как этот паук, он сидит где-то в укромном месте, раскинув свою паутину по всей Европе, и ждет, когда в эту паутину попадется доверчивая и легкомысленная душа вроде нее, вроде Греши Мак Леод…
Вдруг дверь снова открылась.
Маргарита встрепенулась, вскочила с койки. Ей вдруг пришло в голову, что это пришел какой-то вестник, что он принес указ о помиловании от президента.
Но это был всего лишь ее импресарио, месье Гастон. Впрочем, посланцы судьбы иной раз принимают самые невзрачные, самые обыденные обличья.
Маргарита вскочила, бросилась ему навстречу.
– Ты видел Жоржа? Ты с ним говорил? Ты передал ему, что я хочу его видеть?
– Извини, дорогая, но Жорж куда-то уехал. Никто не знает куда. Во всяком случае, его нет в Париже.
– Уехал? Именно сейчас? – В голосе Маргариты прозвучало неподдельное отчаяние. Затем она собралась с силами, придала своему голосу твердость и спросила: – Тебе что-то удалось сделать по моему делу? Ты разговаривал с генералом?
Месье Гастон отшатнулся от нее, как будто боялся заразиться – чем? Близкой смертью?
Он суетливо потирал руки, отводил глаза.
– Генерал не захотел меня видеть. Он меня и на порог не пустил, а когда услышал твое имя, едва не приказал денщику спустить меня с лестницы. Ты же понимаешь – ему не с руки вспоминать о вашей связи… вокруг твоего имени поднялась такая шумиха… в газетах только и трубят о тебе, о том, какое ты чудовище… представь, какая потрясающая реклама!
– Короче говоря, тебе ничего не удалось сделать! – подвела Маргарита итог его суетливым оправданиям.
– Отчего же? – Глаза месье Гастона заблестели. – У меня возникла спасительная идея. В день расстрела ты должна выйти из камеры в глухом, застегнутом до самого горла плаще, а когда солдаты расстрельной команды выстроятся, чтобы произвести залп, ты должна расстегнуть и сбросить плащ. Под плащом ты будешь совершенно нагой, а ведь ни один француз не выстрелит в обнаженную прекрасную женщину… в такую женщину, как ты!
Месье Гастон замолчал, ожидая от нее похвал и благодарностей. Маргарита взглянула на него с брезгливым удивлением:
– Долго ты думал над этим планом?
– Не то чтобы долго… меня просто озарило… я представил себе эту картину…
– Оно и видно, что ты думал недолго! Это казнь, Гастон, а не выступление в кабаре или кафешантане! Из твоего гениального плана не выйдет ничего, кроме еще одного, самого последнего унижения! Кроме всего прочего, я здесь чрезвычайно подурнела, так что это обнажение вышло бы не таким эффектным, как прежде. Лучше скажи мне: ты принес мне мыло?
– Мыло? – переспросил месье Гастон. – Какое мыло?
– Самое обычное туалетное мыло.
– Ах, я об этом как-то не подумал… а тебе его здесь разве не дают? Я был уверен…
– Ну да, ты думал о своем гениальном плане! А что мне, как всякой нормальной женщине, хочется быть чистой, ты не подумал. Знаешь, Гастон, пошел прочь. Я не хочу тебя видеть.
Месье Гастон презрительно вскинул голову:
– Так-то ты относишься к своему последнему другу?
Но Маргарита его уже не слушала. Она легла на койку и отвернулась лицом к стене.
Дверь камеры снова со скрипом отворилась.
Мата Хари повернулась к ней.
В ее душе тлела последняя надежда, но это был не тот единственный, кого она хотела бы увидеть.
В камеру вошли две монахини – одна маленькая, старая, с маленьким, сморщенным, как печеное яблоко, личиком, на котором цвели двумя васильками добрые голубые глаза, вторая – высокая, сухая, средних лет, с узкими поджатыми губами и выражением неискоренимой праведности и веры в собственную непогрешимость.
– Кто вы? – спросила Мата Хари, спустив ноги на пол.
– Сестра Анна, – ответила старушка.
– Сестра Жозефина, – подхватила вторая.
– Что вам нужно от меня, сестры? Зачем вы пришли?
– Чтобы поддержать тебя в этот трудный день, – ответила сестра Анна.
– Чтобы помочь тебе осознать свои грехи! Чтобы принять у тебя твою последнюю исповедь!
– Чтобы помочь тебе примириться с Господом, – поправила ее старшая монахиня.
– Я не знаю, удастся ли мне это… и самое главное – не знаю, нужно ли это мне.
– Не кощунствуй! – воскликнула сестра Жозефина. – Хотя бы сегодня, в день, когда ты предстанешь перед Господом…
– Не пугай ее, сестра! – одернула старая монахиня спутницу. – Разве ты не видишь, что ей и так страшно?
Она повернулась к приговоренной и проговорила ласково, с материнской улыбкой:
– Может быть, ты чего-то хочешь, дитя мое?
Мата Хари взглянула на строгое черное платье, лежащее на столе, и едва заметно поморщилась:
– Если я сегодня действительно предстану перед Ним, мне не хотелось бы выглядеть как старая потрепанная ворона. Не могли бы вы принести мне другое платье… мое любимое платье с брабантскими кружевами?
– Она снова кощунствует! – возмутилась сестра Жозефина. – Даже в такой день, в день своей смерти, она думает только о низменных, суетных вещах!
– Что такое смерть, сестра? – проговорила вдруг Мата Хари сильным, уверенным голосом.
– Смерть… смерть – это час расплаты, час, когда ты ответишь за все свои грехи!
– Смерть – это всего лишь иллюзия! – возразила ей Мата Хари. – Впрочем, и жизнь тоже иллюзия. Это всего лишь сон, мелкая рябь на поверхности озера, по которому пробегает ветерок… смерть – это лишь мгновение, миг, когда бессмертная душа покидает бренную оболочку, как куколка, превращающаяся в бабочку… должно быть, куколке тоже страшно в миг превращения.
