Где сейчас тот учитель? И где та девочка, которой она тогда была? Где Греша ван Зелле?
Молоденький лейтенант взглянул на нее с выражением вины и испуга. Наверняка ему не приходилось прежде командовать расстрельным взводом. И уж точно не приходилось расстреливать женщин. Тем более таких знаменитых женщин.
– Взвод – стройся! – выкрикнул он срывающимся молодым голосом. – Ружья на изготовку!
Солдаты выровняли строй, приготовили оружие.
Мата Хари слышала, что только половине солдат расстрельного взвода выдают оружие с боевыми патронами, у другой половины патроны холостые. Тем самым у них уменьшается чувство вины за чужую смерть, каждый может думать, что у него был холостой патрон.
От группы зрителей отделился высокий старик в черной сутане, медленно, величественно направился к осужденной.
Сердце Греши забилось: вдруг ей в последний момент объявят о помиловании? Вдруг заменят смертную казнь тюрьмой или ссылкой? Пусть ее ждет много лет в заключении, пусть ее сошлют в жаркий ад заморских территорий – лишь бы жить, лишь бы видеть солнце, пусть хоть изредка, пусть хоть через крошечное окошко тюремной камеры…
Старик в сутане подошел к ней, протянул руку для поцелуя, проговорил строгим, самодовольным голосом:
– Дочь моя, скоро ты предстанешь перед Создателем… очисти свою душу искренним раскаянием и молитвой.
– Отец мой, мне не в чем каяться. Я виновата лишь в том, что всем сердцем радовалась жизни и своим танцем передавала эту радость другим людям.
– Дочь моя! – перебил ее священник. – Господь милосерден, Он простит твои грехи, но лишь в том случае, если ты в них искренне покаешься. Если же ты будешь упорствовать в них, тебе не видать прощения.
– Вы не правы, отец мой. Создатель понимает, чему я служила всю свою жизнь, и Он простит меня.
– Дочь моя, то, что ты говоришь, вдвойне греховно. В тебе говорит гордыня, а гордыня – мать всех грехов… Последний раз взываю к тебе – сознайся в своих грехах, покайся, смирись перед лицом Господа – и тогда ты обретешь прощение!
– Отец мой, вы думаете, что вам ведомы тайные намерения Создателя?
– Пути Господни неисповедимы, однако матерь наша церковь в своей неизмеримой мудрости…
– Отец мой! Ты привык все облекать в слова, и слова эти для тебя уже мало что значат. Не трать их на меня – я сама справлюсь, я сумею предстать перед Создателем. Смерть – это всего лишь иллюзия, всего лишь рябь на поверхности воды…
– Значит, в вашем сердце нет раскаяния?
– Есть, но не такое, какого вы ждете, отец мой.
– Что ж… вы желаете, чтобы я завязал вам глаза?
– Нет, ни в коем случае! Я хочу видеть солнце в свой последний миг. И повязка мне наверняка не пойдет.
Священник резко отвернулся, отошел к группе зрителей.
– Как она? – сочувственно спросил его представительный господин в цилиндре.
– Она – закоренелая грешница! Даже на пороге смерти она не желает раскаяться! Даже на пороге смерти ее голова занята суетными, ничтожными мыслями!
– Что ж, тем хуже для нее! – Господин повернулся к лейтенанту и крикнул: – Начинайте, господин Ланж!
Лейтенант достал из кармана носовой платок.
Ему внезапно стало жарко, хотя утро было холодное. Он вытер платком лоб, повернулся к солдатам и скомандовал:
– Взвод – цельсь!
Солдаты подняли винтовки, навели их на одинокую хрупкую фигуру.
Лейтенант откашлялся. Он никак не мог заставить себя произнести последнюю, роковую команду.
Он сделал над собой усилие и заставил себя взглянуть в глаза приговоренной.
Она смотрела на него улыбаясь.
Губы ее шевельнулись. Было слишком далеко, чтобы расслышать слова, но лейтенант прочел их по движению губ:
– Не бойтесь!
Он махнул платком и скомандовал:
– Взвод – пли!
Прогремел залп, и его многократное эхо раскатилось над лугом, отдавшись от мрачных стен Венсенского замка. Тонкая фигурка покачнулась, сделала шаг вперед и упала на траву. Молодой лейтенант смотрел на нее с сочувствием и жалостью. Он знал, что никогда не забудет этот день.
Вдруг он увидел, что над неподвижным телом танцовщицы вспорхнула яркая птица. Она сделала круг, другой, поднялась над лугом и полетела выше, выше. В это время тучи раздвинулись, в прореху между ними хлынул бледно-золотой солнечный свет. Этот свет озарил птицу, и она вспыхнула красным, синим, зеленым огнем.
В голове у лейтенанта прозвучали чьи-то слова:
– Жизнь – это всего лишь иллюзия! И смерть – всего лишь иллюзия! Всего лишь рябь на поверхности лесного озера, по которому пробежал ветерок…
В машине надрывался мой мобильник, брошенный на переднем сиденье. Звонила страшно возмущенная Софья Леонидовна, сказала, что так не делают, я обещала прийти вечером, а сама не пришла и даже не позвонила. А она за меня перед соседом поручилась, так что вышло очень неудобно. И сосед теперь сможет только через неделю, а может, и вообще квартиру сдаст раньше, что ему деньги терять. Так что я сама во всем виновата.
Она так разорялась, что мне захотелось послать ее подальше, но сил не было ругаться, поэтому я просто отсоединилась.
У себя на Екатерининском канале я застала Маргариту Романовну, которая пила чай в компании незнакомой тетки в черном платье, в которой после некоторых усилий я узнала Витькину мать Ларису.
Надо сказать, выглядела она гораздо лучше, чем два с половиной года назад, когда подсиропила Маргарите своего сыночка на постоянное местожительство. Лариса с тех пор похудела, удачно выкрасила волосы, маникюр у нее был безупречный, и вид вполне себе преуспевающий, если бы не черное платье. Платье сидело плохо, к тому же черное ей совершенно не шло.
– Машенька! – Маргарита чрезвычайно мне обрадовалась. – А у нас тут такое случилось! Да ты садись, садись, чайку выпей. У нас участковый только что ушел.
– Витька опять что-то отмочил? – вздохнула я.
Оказалось, Витька отмочил. Он умер. Точнее, его убили. Окончательно озверевший от отсутствия дозы, он набросился на дилера ночью. Тот отбился и утверждал, что Витька ушел от него живой, но кто уж угостил его по кумполу железной трубой, никто не знает.
Нашла Витьку в старом дворе бездомная псина, которая так выла, что заинтересовались местные бомжи.
Выслушав этот рассказ, я прикинула, что в последний раз видела Витьку в то самое утро, когда мы с ним крупно поговорили. Да, если бы не отобрала я накануне вазочку, то ему хватило бы на дозу, и сейчас у нас с Маргаритой все было бы по-прежнему. Ну, Бог ему судья, а я виноватой себя не чувствую.
Далее Лариса, на которую произвело огромное впечатление увиденное в нашей квартире, повинилась перед Маргаритой Романовной за то, что подсунула ей Витьку, у нее, дескать, терпение лопнуло, опять же, личную жизнь нужно было устраивать. Но если бы она знала, что он так распояшется, то…
