Леонид выкрикнул короткий приказ – и воины подняли копья.
Поперек дороги выстроилась стена из щитов, ощетинившаяся смертоносными иглами.
Персы издали боевой клич и бросились в атаку.
Лавина вооруженных людей с устрашающими криками бросилась на безмолвное греческое войско – и разбилось о стену щитов и копий, как морские волны разбиваются о береговые скалы.
Греческий отряд стоял в самом узком месте прохода, поэтому на подходе к нему персы теснились и мешали друг другу, их многократный численный перевес из достоинства превратился в недостаток. Тут и там кипели отдельные схватки, тут и там раздавались стоны раненых и крики умирающих, но спартанская стена была непоколебима.
А потом Леонид, перекрыв своим голосом шум битвы, выкрикнул новый приказ – и железная фаланга двинулась вперед, сметая все на своем пути.
Используя рельеф местности, греки изогнули свой строй, выдвинув вперед правый и левый фланги, как клешни скорпиона.
Персидский военачальник, наблюдавший за схваткой с холма, понял, что греки могут окружить и уничтожить центр его армии, и отдал приказ о немедленном отступлении. Тем самым он хотел сохранить в своих войсках хоть какой-то порядок.
Затрубили сигнальные рожки, и персидская армия начала отступать, стараясь не расстроить свои ряды.
И вдруг Леонид тоже отдал приказ об отступлении.
Греческие воины забросили щиты за спину, чтобы защитить себя от случайной стрелы или копья, и быстрым шагом двинулись к стене.
Персидский командир решил, что греки выдохлись и хотят отступить за стену – и снова приказал наступать, чтобы ударить в тыл отступающим греком и раздавить их численным превосходством.
Обрадованные неожиданным поворотом сражения, персы бросились вперед в поспешной и беспорядочной погоне. Когда они ворвались в самое узкое место перешейка, ряды их полностью смешались.
Именно на это и рассчитывал Леонид.
Когда его отступающие воины дошли до стены, они внезапно развернулись, и перед персами, которые бежали вперед беспорядочной толпой, снова предстала железная стена щитов, ощетинившихся остриями копий.
Передовые воины персидского войска пытались остановиться, но их теснили бегущие сзади толпы, кроме того, наступающих подгоняли своими бичами десятники и офицеры.
И хаотичная толпа персов наткнулась на смертоносную стену греческого строя.
В считаные минуты сотни мертвых тел усеяли площадку перед стеной, потоки крови залили ее, крики раненых и умирающих наполнили Фермопилы.
И тут Леонид, перекрыв своим мощным голосом эти адские вопли, снова отдал приказ о наступлении. И железные шеренги непобедимых спартанских воинов зашагали вперед – по трупам персов, по окровавленной земле Фермопил.
Греческая фаланга шла через толпу израненных, перепуганных персов, как горячий нож сквозь масло, оставляя на своем пути новые и новые трупы.
Персидский военачальник отдал приказ об отступлении, но этот приказ запоздал – уцелевшие персы и так уже бежали что было сил, падая и поднимаясь, оглашая окрестности воплями боли и ужаса и тем самым увеличивая панику в войске.
Ксеркс, наблюдавший с холма за боем, не мог поверить своим глазам. Впервые его огромная, казавшаяся непобедимой армия с позором отступила – и отступила перед жалкой горсткой противников! Впервые его воины вернулись в лагерь окровавленными, напуганными, разбитыми. А многие из них и вовсе не вернулись…
В страшном гневе Царь Царей велел казнить начальников разбитых отрядов, а потом отдал приказ бросить на защитников Фермопил свою личную гвардию, цвет персидского войска – Бессмертных.
Над персидским лагерем, заглушая стоны и рыдания, снова зазвучала барабанная дробь, извещающая о новой атаке.
Десять тысяч отборных персидских воинов стройными рядами, в полном молчании вышли из лагеря и двинулись к Фермопильскому перешейку. Они были свежими, отдохнувшими, полными сил, прекрасно вооруженными – и не сомневались, что сомнут и уничтожат измученных, израненных греков, раз и навсегда сломят их сопротивление, покажут, что никто не может противиться великому государю, владыке Азии.
Греческие воины едва успели отдышаться и смыть с себя кровь – к счастью, чужую. Воины Леонида почти не понесли потерь, но многие были ранены – и вот караульные принесли весть, что на них движется новое войско. Совсем другое войско.
– Царь, – доложил Леониду караульный, – они совсем другие, не похожие на варваров. Они движутся молча, держат правильный боевой строй. Видно, что это настоящие воины. С ними будет сражаться куда тяжелее.
Леонид приказал трубить построение.
Он поменял расположение воинов в шеренгах – те, кто в первом сражении шли в двух передних шеренгах, отошли назад, те, кто шел в последних шеренгах и не так утомился в бою, – заняли первые ряды фаланги.
Сам Леонид встал на крайний правый фланг первой шеренги.
Правый фланг греческой фаланги – самый ответственный и самый опасный, ведь каждый воин в фаланге закрывает своим щитом соседа слева, а первый справа никем не прикрыт. И он, этот крайний справа воин, задает темп и направление движения фаланги.
Десять тысяч Бессмертных в грозном молчании приближались к защитникам Фермопил, к стене из щитов, ощетинившейся длинными копьями. Вот расстояние между двумя отрядами сократилось до двух бросков копья…
И тут царь Леонид совершил неожиданное и удивительное.
Он снял с левой руки свой гоплон, круглый щит, старый, местами помятый в бесчисленных схватках, украшенный изображением атакующей фаланги. Щит, по легенде, некогда принадлежавший самому непобедимому Гераклу.
Снял он и свой коринфский шлем, и этим шлемом что есть силы ударил по щиту, как музыкант бьет в литавры.
И над Фермопильским проходом, над полем битвы поплыл густой, долгий, гулкий звон.
Казалось, от этого звона замерло само время. Замерли в небе многочисленные стервятники, кружившиеся в жарком выцветшем безмолвии в ожидании богатой поживы. Замерли змеи, скользившие среди горячих камней. Замер сухой горячий ветер. Замерло само солнце, остановив свой вечный бег.
От этого звона священный ужас охватил Бессмертных. Они сбились с шага, ряды их на мгновение смешались. Правда, опытные командиры резкими короткими приказами быстро восстановили порядок, и персидская когорта продолжила движение – но в этом движении уже не было прежней уверенности в своей силе, не было прежней сокрушительной неотвратимости, не было прежней уверенности в неизбежной и скорой победе.
Зато греческих воинов охватило страшное и возвышенное ликование, священное ликование битвы, перед которым не может устоять ни один противник. Казалось, сам бог войны Арес вселился в каждого воина, наполнив его мышцы божественной силой.
