Глава 20
Кристина Колпачкова и ее тайны
За беседой Елена Семеновна с Кристиной не заметили, как пролетело время. Кристина постепенно становилась спокойнее. Она уже не производила впечатление человека затравленного, незаслуженно побитого. Говорила в основном она, а Елена Семеновна слушала и вставляла реплики. Шварц понимала, что девушке, пережившей потрясение, надо выговориться, и умело направляла беседу: пусть говорит, пусть о себе рассказывает. Ей это сейчас необходимо.
Девица оказалась хотя и чуждого Шварц романтического пошиба, но довольно начитанная. Конечно, иногда Кристина спохватывалась, вспоминала о погибшей любви, пропавшей молодости, о необходимости «мировой скорби». В такие минуты она опять приобретала вид непризнанной декаденствующей поэтессы, бормотала даже какие-то стихи, вроде:
Молчат глухие дома,
Листья шуршат опавшие.
И нежность сводит с ума
Сердце мое уставшее.
Однако поскольку Елена Семеновна реагировала на эти приступы меланхолического романтизма в меру здраво, они быстро с Кристины слетали, и она вновь становилась более-менее нормальной девушкой девятнадцати лет – да, с выкрашенными в фиолетовый цвет волосами, да, не слишком счастливой в настоящее время, но, во всяком случае, вполне психически здоровой и даже неглупой.
В общем, когда Мила вернулась с сухой одеждой для обеих, они уже почти подружились.
У Милы и Лели размер одежды совпадал, и кофта с юбкой, которые Леля принесла для подруги, пришлись впору. Для Кристины Мила принесла свое самое маленькое платье, но и оно, конечно, было велико худенькой девушке. Мила предусмотрительно захватила поясок. В широком ярком платье, перехваченном в талии пояском, девушка слегка смахивала на цыганку, но в целом выглядела неплохо. Мокрую одежду Кристины и Лели они уложили в целлофановый пакет.
Чтобы не пугать мать Кристины (девушке пришлось бы объяснять, почему вернулась в чужом платье), решили зайти втроем к Миле и высушить утюгом собственную одежду девушки. Попутно разговаривали. С появлением Милы разговор опять вернулся к музею, к перспективам Кристины в музейной работе. Она неплохо знала историю тенишевского Фленова. В ответ на Милино восхищение честно призналась, что интерес к музейной работе и искусству возник у нее три года назад, после знакомства с реставратором Александром Красухиным. Он очень интересно рассказывал о строительстве храма, о своем знаменитом прадеде, о его талашкинской жизни. Неудивительно, что Кристина влюбилась в молодого человека. Ни в Талашкине, ни в Смоленске она не встречала равных Александру Красухину.
Когда пришли домой и взглянули на часы, поразились, как быстро пробежало время: шел уже четвертый час. Сережка еще спал: он тоже натерпелся сегодня страху, и Мила перед вторичным своим уходом на озеро дала ему детских успокоительных капель, уложила его. Поэтому разговаривали тихо, почти шепотом. Мила гладила синее платье Кристины, а сама девушка вместе с Лелей сидела за столом. У обеих после непредвиденного купанья проснулся аппетит. Обе только теперь наконец осознали, в каком страшном приключении участвовали.
Мила их чувства понимала: она и сама была потрясена увиденным. Со студенческих лет она восхищалась подругой и восприняла как должное, что и в пенсионном возрасте Леля сохранила свойственную ей решительность, а также спортивные навыки. Мила была по натуре добра и домовита, поэтому сейчас она радовалась счастливому завершению приключения и с удовольствием опекала Кристину.
Несмотря на принадлежность к разным поколениям, эти трое чувствовали друг к другу большое доверие. Здесь надо заметить, что Кристина практически не имела подруг. С девочками в университете она не сошлась, так как презирала их практичность, их меркантильные (как ей казалось) интересы, а они смеялись над ее декадентскими замашками, над ее детским романтизмом. С мамой у нее были хорошие отношения, но мама Кристину плохо понимала. Раиса любила дочь и все ей прощала, однако понять не могла. Поговорить откровенно девушке было не с кем.
А теперь она чувствовала, что ее понимают, прощают мелкие слабости, принимают такой, какая она есть. Пережитый стресс еще обострял это чувство. Кристина начала осознавать, что чуть было не совершила самую страшную ошибку, что, если бы не Елена Семеновна, лежала бы она сейчас на дне озера, полузарытая в ил и песок. А так она сидит в уютной комнате, в компании двух замечательных пожилых женщин – начитанных, образованных. И она, Кристина, их очень интересует! Они ее слушают с интересом, расспрашивают обо всем, сочувствуют ей. И она говорила, говорила…
– К Тенишевой ведь все самые известные художники ездили! – рассказывала она. – Так что начинающий художник мог наблюдать их работу. Вот Александр Тиунов и увлекся живописью. В Талашкине постоянно жил Малютин, часто бывали Репин, Рерих, Врубель. Писали здесь. Здесь было интересно, такие страсти кипели, связанные с искусством! Врубель, будучи в Талашкине, написал картину «Взлетающий демон», потом сошел с ума, чуть ее не уничтожил.
– Да, у Врубеля было психическое заболевание, он и умер рано, – вставила Мила. – Я читала. Неужели это здесь, в Талашкине началось?
– В Талашкине у него был уже рецидив, второй приступ то есть. А первый, кажется, в Москве. Это не все время у него было, а приступами. Он лечился в лечебнице.
– А что же с картиной? – напомнила Леля.
– От него картину спрятали, чтобы спасти ее. Княгиня велела Тиунову, тогда еще подростку, написать сверху пейзаж. Он написал озеро наше. А в тысяча девятьсот пятом году, во время волнений, здесь поджоги устраивали, и картина эта сгорела. Ее и не спасал никто. Никто не знал, что это Врубель, Тиунов никому не говорил.
– А откуда же потом узнали? – заинтересовалась и Мила.
– А никто и не узнал! Ой! Ну ладно, я вам расскажу. Я сама случайно узнала, даже Татьяна Викторовна не знает!
– Как же так: Татьяна Викторовна не знает, а ты знаешь? – Леля высоко подняла брови.
– Я узнала случайно. – Кристина запнулась. – Случайно услышала! – Она остановилась, закручинившись. Потом махнула рукой и продолжила: – Саша Красухин рассказал об этом в интервью. А я… случайно присутствовала.
– В каком интервью? Я читала интервью, самое последнее, что Валерий Скуматов у него брал. Там про Врубеля нет ничего, – заметила Леля.
– Елена Семеновна, вы не понимаете – в интервью не все включают, что человек рассказал! Я же сама на журналистике училась, знаю. И на практике успела побывать, как раз у Валерия Андреевича мы с Костей были, он хороший журналист. Редактор оставляет определенное количество знаков, а сокращает сам интервьюер. Валерий Андреевич сократил то, что к храму отношения не имеет, это естественно. Так всегда журналисты делают.
– Жалко как! Такой интересный момент сократили… – вставила Мила. – А откуда известно, что именно та картина сгорела? Откуда вообще Красухин про сгоревшую картину Врубеля знал?
– Как откуда?! Его прадед, художник Тиунов, которому сверху, по врубелевскому холсту, пришлось озеро писать, рассказал своим детям. А они Саше.
