– Ну, если так тебе хочется, Петрович, сходим, – согласился покладистый Анисин. – Тогда надо сейчас идти, потому что нужно сегодня лечь спать пораньше, чтобы раненько на рыбалку успеть. Подожди, сейчас Демину позвоню – доложу про снаряжение и попрошу в архиве про подозреваемых узнать.
Главные подозреваемые – Разумов и Муркин – в это время тоже обедали. Гречневой кашей с молоком.
Костя, которому завтра предстоял экзамен, целый день готовился, учил. Кашу сварил Муркин.
Муркин был какой-то странный. Он сегодня весь день не мог дозвониться до Кристины.
– Кристина – девушка кокетливая, – успокаивал его Костя. – Поиграет и ответит.
Но Витя оставался печален и озабоченно смотрел на дисплей. Сейчас, за обедом, Разумов хотел немного развлечь друга, отвлечь его от грустных мыслей. Разговор вертелся вокруг единственного за сегодняшний день события – визита участкового.
– А дед этот – рыбак, друг Степаныча – какой смешной: «пионэры, пионэры!». Любят старики поучать! «Вы снасти уберите!» Нашел тоже снасти! Рыбак называется!
Витя грустно кивал:
– Ты знаешь, я не стал говорить, но баба Зина эта действительно со странностями. Кому ее чердак нужен-то!
– Пионэрам, конечно! – рассмеялся Костя.
– Ты завтра во сколько поедешь на экзамен? – спросил Муркин, выскребая из кастрюли остатки каши.
– С утра, раненько. Она быстро принимает. После двух там уже нечего делать будет.
– Все выучил?
– Почти. Я весь год учился, не филонил. Так что мне к экзаменам готовиться легко. Каша хорошая была! Спасибо, что сварил. Ты допивай молоко. Завтра приеду после экзамена, сходим в Раздорово – еще купим.
Почему Витя печален, он не спрашивал. Просто старался отвлечь друга от грустных мыслей. Мало ли чего Кристинка не отвечает! Она вообще с прибабахом. Странно, что Муркин этого не замечает.
Кристина, между тем, в данном случае не кокетничала. Она не отвечала, потому что в телефон ее во время утреннего прыжка в озеро проникла вода, и с тех пор он не работал. В это время они с Милой и Лелей уже встали из-за стола. Кристина в высохшем и выглаженном платье стояла у двери и ждала, пока Леля оденется – та захотела девушку проводить – и заодно прогуляться по улице. Миле идти на прогулку было некогда: она усаживала обедать Сережу – он только проснулся.
Глава 23
Тяжелый разговор
Когда за ним пришел становой, Савося был уверен, что его отвезут в Смоленск, в кутузку. Однако привели его к флигелю для гостей, который располагался неподалеку от господского дома. Подозреваемого в поджоге Тиунова заперли в боковой комнате – для прислуги. Там находились два стула, стол, кровать. Савося сел на стул и начал глядеть в окно. Хорошего от ареста ждать не приходилось. Тяжелые думы одолевали юношу. Его посадят за поджог, надолго. Из тюрьмы он выйдет не скоро. Художником ему стать не суждено.
Он пропустил момент, когда княгиня вышла из дома, но что направлялась она к флигелю, сомнений не оставляло. Вот она открыла наружную дверь и вошла, вот жандарм повернул ключ в замке. Вскочив со стула, он ожидал.
«Можешь идти», – отпустила княгиня жандарма и вошла.
Саша легко угадывал настроение людей по их виду, это была одна из сторон его художнического таланта. Сейчас он видел, что за внешним спокойствием Марии Клавдиевны скрывается сильное волнение.
– Давай присядем, Саша, – сказала она, кивнув на второй стул и усаживаясь сама. И усмехнулась. – В ногах правды нет! – Дальше она заговорила уверенно, хотя и излишне эмоционально. – Саша, мы давно знакомы, и я буду говорить прямо. Цуциков уверяет, что вы поджигатель, но я не верю в это. Я знаю своих учеников, знаю вас уже десять лет и никогда не сомневалась в вашей преданности.
Тиунов, опустив голову, молчал. Тогда княгиня продолжила:
– Меня поражает бессмысленность происходящего. Для чего это было сделано? Вы знаете, что в последнее время я жила, исключительно чтобы быть полезной моему окружению. Если в деревне была нужда, если у мужика падала лошадь или корова, я ни разу не отказала в помощи. Цель моей школы вы отлично знаете. Я действовала только на благо окружающих людей. Для чего же был этот поджог? Разорить меня он не мог. Вы должны понимать, что потеря двух сараев с сеном и даже, паче чаяния, конюшни, не могут меня разорить. Меня хотят напугать? Заставить бросить мое дело помощи крестьянам? Меня хотят заставить закрыть школу? Но какую пользу это принесет окружающему населению? Я уеду за границу, и все заработки, которые сейчас имеют крестьяне, прекратятся с моим отъездом. Саша, я все еще надеюсь, что вы не принимали участия в поджоге.
Саша поднял опущенную голову. В глазах его стояли слезы.
– Принимал, ваше сиятельство…
Княгиня ждала, но больше он говорить не мог.
– За что же? Зачем? – спросила она с горечью.
– Я ошибся. Это была ошибка. Я был неправ, простите, Мария Клавдиевна! – сказал он и опять опустил повинную голову. И снова замолк.
Княгиня тоже на миг опустила голову.
– Мне очень больно слышать, что поджог был сделан одним из тех, о ком я заботилась, о ком беспокоилась, как о родном… Я этого не заслужила.
Тут она, вскинув голову, взглянула ему прямо в лицо, и он увидел в ее глазах страдание. Она заговорила быстро и решительно:
– Саша, вы поступили дурно против меня и против своих же братьев-крестьян. Однако я думаю, что ваше раскаяние искреннее. Что касается меня, то я вас прощаю. Я сейчас отпущу вас. Не знаю, какова будет реакция Цуцикова, возможно, мне не удастся уговорить его перестать вас преследовать. Поэтому советую как можно быстрее уходить из Талашкина – сегодня же, сейчас. В Смоленске для вас тоже опасно, вас найдут. Идите в большой город, в Москву – там не пропадете. Школа дала вам прекрасную специальность. Я не знаю, суждено ли вам стать художником, но желаю исполнения мечты.
Она помолчала, раздумывая. Потом так же решительно, как раньше, добавила:
– Вот что я хочу сказать вам напоследок – как своему ученику, которого я любила: творчество предполагает чистую душу. Не повторяйте хотя бы собственных ошибок. Малодушие – тяжкий грех. Не идите лживыми путями. Иначе ваш талант угаснет. – И минуту помолчав, добавила печально: – Так бывает всегда, я это наблюдала.
Она сама открыла дверь и выпустила его.
Позже, когда с легкой котомкой за плечами Саша шел по старой Смоленской дороге в Москву, и когда, живя в ночлежке, работал на погрузке товаров у купца, и когда раздобыл наконец пригодное для резки дерево и стал вырезать рамочки по собственным рисункам, а на деньги от их продажи смог снять комнату и покупать вдоволь еды, он часто вспоминал этот разговор.
