– Ну, эта устроится, не пропадет! – сказал Прошка. И добавил с сарказмом. – Она лучшая вышивальщица у княгини, княгиня ей поможет!
Совершить поджог поручили Артюшке. Прошка, конечно, так подгадал: злился, что Артем возражает ему. На попытку отказа – мол, не умею, а вдруг не получится, а вдруг увидит кто-то – Хамченко ответил:
– Не дрейфь! Вместе пойдем! С двух углов поджог будет. Я тебя научу и поджогам, и конспирации. С Савосей-то нормально сходили. Хоть и заподозрили, а доказательств никаких!
Артем не решился отказываться: во‐первых, был рад, что сумел отстоять конюшню, во‐вторых, понимал, что много спорить с Прохором Хамченко опасно. Была и третья причина… Артем уже делал Нюре два месяца назад предложение, однако не получил согласия. Хотя и отказа резкого тоже не было. Он знал, что у девушки никого больше не имеется, и продолжал надеяться. Избу в Раздорове он строил, рассчитывая поселить там свою семью. И кроме Нюры, никого хозяйкой не видел. Поджог общежития, где девушка продолжала жить, увеличивал его шансы. Во всяком случае, это был хороший повод повторить предложение.
Начал Артем с того, что под большим секретом рассказал Нюре о готовящемся поджоге. Девушка очень расстроилась. Во-первых, она не была сторонницей поджогов, во‐вторых, замысел касался лично ее – нужно было думать о новом жилье, в‐третьих, она беспокоилась и за Артема: а ну как схватят? Савосю-то отпустили, однако догадливая Нюра подозревала, что там похлопотала княгиня – было известно, что Савося у нее на особом счету. Да и вообще: в общежитии она жила уже десять лет, ко всему там привыкла. Наконец, там висела Савосина картина, на которую Нюра смотрела часто и с удовольствием. Изображение талашкинского озера с заросшими осокой берегами, с лебедем на дальнем плане, с трудно различимой меткой «Савося Т.» в нижнем правом углу прочно связалось для нее с Сашей Тиуновым, о жизни которого в настоящее время она ничего не знала и которого не надеялась больше увидеть.
– Нюра, – сказал Артем, – изменить тут ничего нельзя, ты ж Прошку знаешь. Уперся – надо сделать опять поджог, и все тут. С трудом конюшни отбили, он конюшни хотел поджечь! Или флигель. Представляешь, что было бы?! Там ведь и господский дом мог загореться. А насчет жилья твоего – княгиня тебя, конечно, не оставит. Однако и кроме княгини есть кому о тебе позаботиться. Ты уже знаешь, как я к тебе отношусь. Выходи за меня замуж! Изба почти готова, будем там жить. Мы с тобой оба сироты, должны сами о себе заботиться. А вдвоем прожить легче. Работать будем в мастерских и на земле своей. Со временем корову купим, коня, заведем хозяйство. Авось не пропадем!
Нюра заплакала.
– Да, Артюша, – сказала она. – Да. Время такое тяжелое сейчас, что нужно нам друг за друга держаться. Вместе легче. Авось вместе не пропадем!
Они долго говорили тем осенним вечером, стоя у плетня новой Артюшкиной избы и потом, когда Артюшка провожал Нюру в Талашкино. Глядя на темные окна общежития, Нюра сказала:
– Артем, как жаль мне тех лет, что я здесь прожила и горя не знала! Ты помнишь Савосину картину? Ну, помнишь, нам лет пятнадцать было, и он рассказал нам с тобой, что княгиня велела ему Талашкинское озеро написать, а потом картину эту у нас в женском общежитии дядя Степан повесил?
Артем вспомнил не сразу. Но когда Нюра предложила спасти Савосину картину от пожара – вытащить ее из дома перед поджогом и сохранить как память об их общем друге, согласился.
Венчание назначили быстро, через неделю. А еще через неделю Артем пришел к общежитию до рассвета. Возле дома, прячась под стрехой, уже ожидал Прошка. Осенняя ночь выдалась морозная, ясная. Слабо, узким серпом, освещала небольшое деревянное здание луна.
– Ну, начали, что ли… Ты тут, а я с того конца, – сказал Прошка.
– Подожди! Мне, понимаешь, одно дело надо сделать. Внутри… Я одну картину взять хочу.
– Ишь ты, шустрый! Грабить нельзя. Пусть знают, что мы идейные борцы, а не тати, не бандиты придорожные. Тем более, там ценного и нет ничего.
– Да не ценное совсем! Какое же это воровство?! Я только Савосину картину забрать хочу – на ней озеро с лебедем нарисовано, Нюрке дюже нравится. Княгиня про нее и не помнит, поди.
Прошка засмеялся.
– Савосину картину?! Так он и картины писал? Ну ладно, забирай быстрей – давай помогу замок сбить.
Вдвоем зашли в пустой дом. И впрямь, как воры какие, бандюки придорожные… Тяжело было у Артема на душе, но обратного хода не существовало. «Ладно! Пусть картина останется на память! Лучше ж, чем сгорит она… Нюрка порадуется!» – думал он. Сняв картину, вынул ее из рамки, свернул холст и спрятал под полой зипуна, за пазуху засунул.
Холст был жесткий, кололся. Совсем стало Артюхе неуютно. «Надо. Так лучше для всех», – подумал он, как бы уговаривая Савосин холст. И холст вскоре пообвыкся, перестал царапаться.
Прошка в это время хозяйски обходил дом. Кровати без постельного белья, без одеял и подушек, пустой распахнутый шкаф… Еще несколько картин висели в коридоре. На что они?! Как и Савосина, они никакой ценности не имеют. Брать и правда было нечего… Прохор с Артюшкой – идейные борцы!
Вышли вместе. Прохор пошел на другой угол. Артем же достал из сумы приготовленные сухие щепки, солому, спички, подложил хорошо просушенный материал под стреху и разжег костерок. Буйно, яростно вспыхнула солома… Одновременно вспыхнуло и с Прошкиного конца. И вот уже огонь охватил весь деревянный дом. Потрескивая, давая яркие огненные сполохи то здесь, то там, горели деревянные стены, полы, нехитрая мебель, поставленная здесь девять лет назад для девочек-пансионерок. Горели несколько картин, висящих на стенах: это княгиня, стараясь привить девочкам вкус к живописи, при открытии общежития приказала украсить его картинами. Большинство из них были написаны ею самой или приезжими гостями – не профессиональными художниками, а любителями.
Делать ноги следовало быстро: в деревне как раз вставать начинали. Вот-вот народ заметит сполохи, на пожар кто-нибудь обязательно прибежит, несмотря на раннее утро. В сполохах огня видно было хорошо, хотя не рассвело еще: осенью поздно светает. Вид у Артема был подавленный. Прохор аж пожалел его. Подмигнул: «Не дрейфь!» – и каждый пошел своей дорогой.
Глава 29
Объяснение и разрыв
Вернувшись из Раздорова, Разумов и Муркин попили молока, а есть никому не хотелось. Каждый занялся своим делом. Костя тяжело размышлял, как бы получше спросить Витю о фотографии, Витя же был со вчерашнего дня подавлен молчанием не отвечающей на звонки Кристины, а тут и странное поведение Кости. Обедать сели уже к вечеру, за обедом разговаривали мало. Костя был погружен в свои думы, готовился к разговору, а Витя чувствовал настроение Кости, да и самому веселиться было не с чего. Настроение у обоих было тягостное.
Когда закончили обед, Костя, сдвинув тарелки на край стола, положил на освободившееся место ноутбук, раскрыл его. Это было не похоже на аккуратного Костю, и Витя удивился, однако начал молча переставлять тарелки в мойку.
