– Я бы хотела познакомиться с фотографиями учеников школы, – не дав Кристине ответить, быстро сказала Шварц. – Я уже несколько дней отдыхаю в Талашкине и задумала написать статью или даже книгу о жителях села. Ну, знаете, такие родословные – начиная с тенишевских времен. Ведь есть же, наверно, и сейчас в селе люди, предки которых учились в школе, работали в мастерских? Такие, знаете, крестьянские аристократы?
Татьяна Викторовна засмеялась.
– Крестьянские аристократы, говорите? Крестьянские аристократы у нас есть! Хотя, конечно, многие тенишевские ученики в большие города переехали. Особенно те, что были талантливы, те, что смогли чего-то добиться. Некоторые ушли из Талашкина еще в тысяча девятьсот шестом, когда мастерские закрылись. Другие позже. – Она вздохнула. – Если хотите, я могу вам фотографии показать – хотя, конечно, историю крестьянских родов мы пока не изучали… Тут ведь вообще музей сравнительно недавно! После революции разрушалось все. Потом война. Многое, конечно, затеряно. Сейчас вот пытаемся восстановить. Знаете, пойдем вначале в школу.
На первом этаже, где расположена экспозиция, задержались недолго. Татьяна Викторовна предложила подняться на второй. Поднялись по неширокой деревянной лестнице с перильцами («Тех времен!» – с восхищением подумала Леля) и вошли в комнату.
– Это бывшая учительская, – сказала Татьяна Викторовна. – А теперь здесь занимаются научные сотрудники музея. Давайте посмотрим фотографии школьников, у нас их довольно много.
Разглядывали фотографии долго. Леле было интересно, даже очень: жизнь имения, яркая, насыщенная, оригинальная, вставала перед ней. Но все ж она чувствовала и разочарование: того, за чем она сюда пришла, она не видела. На фото были ученики возле школы, ученики на покосе, ученики в балалаечном оркестре Лидина – во время выступления, во время репетиции… В основном снимали детей большими группами. Отдельных, портретного типа фото практически не имелось.
– Вот это Мухин, – говорила Татьяна Викторовна, указывая на худенького мальчика, стоящего на общей фотографии как-то сбоку от всех. Способный был мальчик, стал хорошим резчиком по дереву, вообще в народных промыслах работал, у нас его экспонаты есть. О потомках ничего не знаю, но можно в Смоленских архивах порыться. Вот этого, Артема Артамонова, – она ткнула пальцем в фотографию, – княгиня отправила учиться на парикмахера – он мечтал об этой профессии. Открыл позднее свой парикмахерский салон в Петербурге. А вот этот – Суржиков, тоже резчик, из первого выпуска, из Бобырей был – неподалеку селение. Кажется, тоже после революции то ли в Рославль, то ли в Смоленск ушел.
Леля вглядывалась в лица, надеясь на свою хорошую зрительную память: она легко различала и запоминала лица. Нет, никого не напоминают.
– А вот это Прохор Хамченко! – Татьяна Викторовна обрадовалась, увидев на большой фотографии, обозначенной в ее списке как «Ученики возле здания школы», знакомую фигуру. – Видите, он выше всех! Он и значительно старше других был. Но учился очень хорошо. После революции был известен в Смоленске как журналист. Вот о нем можно что-то найти, если архивы поднять, но мы пока этим не занимались.
Леля посмотрела на Хамченко. Высокий, да… Выделяется из толпы школьников сильно. Лицо трудноразличимо. Записала фамилию в блокнотик – может, правда в Смоленских архивах поищет.
– О, вот это вам будет интересно! В этой папке театральные снимки. У нас ведь, вы знаете, театр был, княгиня построила. И спектакли сама княгиня ставила. Вот здесь хорошо видно! – Татьяна Викторовна обрадовалась, взглянув на очередной снимок. Он у нее был обозначен «Перед спектаклем». – Это возле театра. Здесь видите, трое стоят. Все ученики школы! В центре Александр Тиунов, впоследствии известный художник, лауреат Государственной премии. Он тоже здесь учился, в этой самой школе.
– Тиунова знаю, – оживилась и Елена Семеновна. – Он еще в сталинские годы прославился, портреты вождей писал.
– Ну, ему приходилось… – осторожно заметила Татьяна Викторовна. – В те годы это популярная тема для художественного полотна была.
– А с ним кто? Не знаете? – Елена Семеновна вглядывалась в лица. Рядом с Тиуновым стоял мальчик в косоворотке и девочка в красиво вышитом сарафане. Все трое стояли на фоне театра – ровно, опустив руки, напряженно глядя в фотоаппарат: Тиунов в центре, мальчик чуть повыше его слева и невысокая девочка в нарядном сарафане справа. Лиц разглядеть было невозможно.
– Знаю! – обрадовалась экскурсовод. – Справа – это Нюра Коноплянникова, тоже из первого выпуска, как и Тиунов. Она была очень хорошая вышивальщица, у нас есть ее экспонат, и фото ее отдельное в Теремке выставлено.
– А мальчик слева?
– Этого не знаю точно. Но можно предполагать, что это Артем Нестерук, резчик по дереву, он потом стал мужем Нюры, они оба в первом выпуске учились. Артем погиб на Первой мировой, Нюра, Анна Васильевна Нестерук, то есть, одна двоих детей растила. Тяжелую жизнь прожила.
– Нестерук?! – Шварц так взвилась, что стул под ней заскрипел, а сидящая рядом Кристина вздрогнула. – Это, выходит, бабушка Зины Нестерук?! Что на Парковой живет, возле нас. Нюра – Зинина бабушка, значит?! Или прабабушка она?!
– И не бабушка, и не прабабушка, – усмехнулась Татьяна Викторовна. – Зину Нестерук, о которой вы говорите, я тоже знаю. Она с Нюрой Коноплянниковой действительно в родстве, но не в кровном. Зина – Нестерук по мужу. А муж ее, Роман Александрович, действительно приходится Анне Васильевне родным внуком. Анна Васльевна в тридцатом году умерла, надорвалась на работе, но дети уже взрослые были. Младшему, сыну Саше, двадцать лет. Его первая семья погибла. Он женился перед войной. Пошел на фронт, оставив жену и ребенка маленького тут, в Талашкине. Нюра-то в Раздорове жила, однако женился сын в Талашкине. В Раздорове хату сестре оставил. А жена, наша, талашкинская, в оккупацию с ребенком малым пошла в Смоленск поменять картошку на соль, на одежку какую для ребенка, да попала в облаву. Немцы облавы на базаре устраивали, в Германию угоняли.
– Может, они живы, в Германии сейчас? – Кристина едва шевелила губами, так ей жалко было Нюриного сына и его первую жену.
– Нет, они сразу, в Смоленске еще, погибли. Ребенок сразу после облавы, как окружили их, плакал громко, немец его ногой стукнул так, что отлетел. Ну а баба тут на немца кинулась… Он и пристрелил обоих.
Все замолчали. Говорить было невозможно. Кристина едва не плакала.
– Это отец Саныча такую страшную смерть жены и ребенка пережил? – наконец спросила Леля.
– Ну да. Его не было, на фронте воевал. Вернулся в сорок пятом – ему рассказали, конечно. Он через три года снова женился, Романа Александровича родили со второй женой. Так что Зина Нюре не прямая родственница, а вот ее муж, Роман Александрович, – да, внук.
Леля сидела отрешенно, нахмурившись, пыталась все сопоставить.
– А еще дети у этого Александра были? – спросила наконец она.
– Нет, у него ведь с матерью Романа поздний брак. Ему уж под сорок было, когда с войны пришел, и жену тоже взял не очень молодую. Так что один только у них и был ребенок.
