Какого чёрта она, с окровавленной мордой и в дранном платье толкает неподъёмную махину, просмоленную морем и выжженную диким солнцем этого края?!
А ведь вместо этого могла бы сейчас строить глазки самым именитым джентльменам, выслушивать их лживые приторные комплименты, танцевать в самых шикарных дворцах под слащавую музыку фальшивящих музыкантов… интриговать и манипулировать без всякого риска быть растерзанной наёмниками любовницы своего мужа.
Пот заливал глаза. Руки скользили по деревянным бокам, ноги увязали. Айрис сломала ноготь. Пить хотелось до одури. Вся эта чёртова действительность была против неё: море, солнце, лодка, собственное платье, пропитавшееся потом, грязью и кровью.
Чёрта лысого она сдастся! Допихает долбанную лодку до дьвольских волн! Найдёт в себе силы не свалиться с лихорадкой. Вернётся домой. Повесит шлюху мужа.
В ноги ударилась волна. Подхваченная ею лодка пошла вперёд легко, как нож по маслу.
Айрис хотелось, чтобы суровый капитан сказал ей хотя бы ободряющее слово. Но Дойл молчаливо забрался в лодку, садясь на вёсла.
– Могли бы хотя бы сказать, что я молодец. Похвалить меня, – вроде как с шутливой обидой протянула Айрис, без сил падая на соседнюю скамью.
– Похвалить? – прохрипел Дойл. – За что?
– Как это «за что»? Я проскакала половину здешних пустынных прерий! Я тащила эту чёртову лодку как мужик! Я стойко и мужественно переношу все невзгоды и лишения. Неужели всё это не заслуживает доброго слова?
– Любой сделал бы на твоём месте то же самоё, если бы хотел жить, – хмыкнул Дойл.
– Тебе жалко слов? – сощурилась Айрис. – А я вот не такая жадина. Я тебя похвалю! Ты молодец. Ты не бросил меня. И дрался чертовски здорово. Один раскидал четверых…
– Семерых. Первые три тоже в зачёт.
– Хорошо. Семерых, – поправилась Айрис. – Ещё ты сильный. Настолько, что рядом с тобой слабой быть как-то даже стыдно. Вообще, знаешь, я не такая болтливая дура, как, наверное, сейчас кажусь? Просто пока я говорю, я словно бы ещё здесь. А так мне всё время кажется, что тебя на волнах уносит от меня всё дальше и дальше…
Дойл смерил её тревожным взглядом:
– Голова болит?
Голова не только болела, но ещё и кружилась. Противно звенело в ушах. Свет, играющий на волнах, резал глаза. Начало подташнивать. А из носа тонкой струйкой потекла кровь.
На мгновение отложив вёсла, Дойл стянул через голову рубашку и, намочив её в море, отжал и протянул Айрис.
Она, с выражением брезгливости на лице, посмотрела на сомнительной свежести клочок материи:
– Оберни этим голову, – посоветовал Дойл. – Нельзя, чтобы в твоём состоянии её пекло солнцем. От этого станет хуже.
Айрис не успела возразить или согласиться, как Дойл уже намотал из мокрой грязной тряпки чурбан на её голове. Прикосновение холодной материи на мгновение облегчило страдание.
– Видели бы меня сейчас мои знакомые? Не узнали бы, – фыркнула Айрис. – В жизни не чувствовала себя такой чумазой.
– Вы и тех людей, кто превыше всего на свете ценят комфорт?
– Рада, что ты хотя бы слово такое знаешь.
Айрис помолчала, а потом поинтересовалась:
– Твоя бывшая любовница комфорт любит?
Дойл ограничился отрывистым, коротким: «Любит».
– Вам не хочется ей отомстить? – поинтересовалась Айрис. – Она же вам едва не повесила?
– Тебя не касаются мои желания по отношению к Каро Мёрфи.
Хриплый голос был так же холоден и ровен, как и взгляд.
– Я была бы не против, если бы ты угробил её без моего участия. Но похоже рассчитывать на это нельзя? Абсолютно всё приходится делать самой, – посетовала Айрис. – Но хотя бы мешать сводить с нею счёты ты мне не будешь?
Айрис тяжело вздохнула. Голова болела и кружилась всё сильнее.
– И что вы только все в ней находите? Далеко не красавица. Даже не смазлива. Внешность, как у гризетки. Хотя, нужно отдать должное, мозги, кажется, на месте: уехала чтобы познакомиться с плахой – вернулась советником губернатора. Она не боится рисковать, да? Ведь всё поставила на карту, подсылая ко мне убийц.
– Почему ты винишь её? – стрельнул в неё взглядом Дойл.
– А кого ж мне винить?
– Своего мужа.
– Мой муж не стал бы меня убивать.
– Тот муж, которого ты знала, может быть и не стал бы. Но человека, который носит теперь его имя – уверена, что знаешь? Может быть, у него и не хватило бы смелости убить тебя самому, но просто стоять в стороне и ничего не делать – это вполне в его натуре. Для таких, как этот слизняк, это вроде как бы и не убийство даже?
– Верно, – сникла Айрис. – Люди меняются.
– Это ваш корабль? – прищурился Дойл.
– «Сердце Океана», – с гордостью представила своего любимца Айрис.
Но договорить не успела. Небо словно перевернулось, как чашка, проваливаясь куда-то за горизонт.
И наступила пустая ночь. Ни звуков. Ни красок. Ни мыслей.
***
На низком потолке каюты, окрашенном лаковой краской, двигались зеленоватые световые пятна. Айрис непонимающе смотрела на них, не сразу сообразив, отчего они появились, а главное, где она вообще находится?
Потом вспомнила. Сообразила, что весёлые солнечные зайчики разбегаются и пляшут по стенам и потолку от дробящихся на гребнях волн солнечных лучей.
Она проспала почти сутки. Голова раскалывалась, тело плохо слушалось. Душа и тело нуждались в отдыхе и Айрис, затолкнув все проблемы пинком в дальний угол своего сознания, позволила себе без чувств повалиться в кровать ни о чём не думая.
Было так приятно почувствовать себя в безопасности. Во время пути Айрис и сама не успела заметить до какой степени привыкла к кораблю. Каюта стала почти родной комнатой.
Привыкла она и к постоянному мерному покачиванию.
Целительный сон восстановил силы, но Айрис продолжала чувствовать себя подавленной. С неумолимой ясностью она вынуждена была осознать, что повела себя неоправданно самоуверенно и глупо, за что теперь и расплачивалась.
И это возможно, только начало.
Почему она не просчитала возможность того, что Оливер и Каролина пойдут напролом, до конца? Вплоть до физического устранения?
Мы судим людей по себе, а Айрис даже не продумывала подобных шагов. Растоптать, унизить, уколоть – сколько угодно. Но убить? И в голову не приходило!
Всё было зыбко, как морская бездна под килем их корабля.
Айрис чувствовала себя так, будто их неё выпили все соки. Не хотелось ни говорить, ни двигаться. Казалось, что она зашла в жизненный тупик. Уже перестала понимать, зачем бросила привычный уклад жизни, налаженный быт, обеспеченную будущность?
