– Я не хочу его себе подчинять. Не в этом моя цель. Я ни играю в такие игрушки.
Каролина покачала головой:
– Я хотела, как лучше. Мы все хотим. Мои родителя, вы, Оливер. Но как лучше на Ранерлике не выходит. Можете не верить, но всё, что я делала, я делала, пытаясь защитить это место. Построить прочную стену из кирпича, зацементировав это деньгами от доходов и спасти тех, кого ещё можно.
Я не преуспела. Мои шансы всегда были не велики. За мной не стояли ни огромные деньги, ни большие чины, ни всесильный отец. Мне не на кого было рассчитывать, кроме себя самой.
Когда я вместе с родителями приехала сюда, тут повсюду были толпы беженцев. Одна за другой вспыхивали плантации, охваченные восстаниями рабов. И повсюду, куда ни кинь взгляд, были люди с саблями и пистолетами. Они творили полный произвол и не признавали ни чёрта, ни бога.
Я хотела всё изменить! Но… сейчас я вернулась туда, откуда начинала. Каждый бой, что удалось выиграть, каждая опасность, которой избежала, жертвы, на которые пошла! – всё оказалось напрасно. Всё утрачено, всё!
Каролина спрятала лицо в ладонях.
Она выглядела искренней. Айрис никак не могла заставить себя увидеть в ней прежнее чудовище.
Злость ушла. И это было плохо. Потому что её злость – это её броня.
– Ты хотела устроить для меня ад? – тихо, но чётко проговорила Каро. – Но я и без того в аду. Давно. Всю жизнь. И из него не вырваться. О том, что моя любовь к Оливеру принесла вам боль, я сожалею. Но так вышло. И я рада, что мы поговорили. Я от души желаю, чтобы вам никогда не оказаться там, где сейчас нахожусь я. Простите меня, если сможете.
Ни слова не говоря, Айрис вышла.
Вернулась в поместье губернатора, она уже в сумерках, ближе к темноте. Назвать это строение домом язык не поворачивался. Здание было ей чужим. Как и живущие в нём люди.
Над крыльцом слуги успели засветить рожки масляных ламп. Они тускло отражались от толстых листьев фикусов, стоящих в громоздких кадках.
По комнатам, словно духи, скользили высокие, тонкие, темнокожие женщины, непривычно и, на взгляд Айрис, даже рискованно одетые.
Совершенно непонятно, зачем теперь им все эти многозначительные соблазнительные вырезы и разрезы? Ещё меньше хотелось думать, для чего они служили раньше, когда домом заправлял муж Айрис.
Жизнь на Ранерлике казалась ей беспорядочной во всех отношениях.
И зловещим парафразом звучал приглушённый голос Каро: «Эта земля заставляет нас причинять друг другу боль».
Айрис не верила ни в судьбу, ни в духов. Люди и только люди могут сами решать, что им делать – любить, ненавидеть, оставаться верными или предавать. А духи, если они есть, всего лишь приносят на своих крыльях возмездье – одним удачу, другим – вексель на расплату.
Айрис не верила в беспричинное зло, дурные приметы, проклятые места.
Почему же на душе не было привычного покоя?
Сидя в плетёном кресле на веранде, Айрис в полудрёме покачивалась, глядя на всё увеличивающуюся россыпь звезд на небе.
Ночь, как всегда в этих широтах, была душной. От нехватки воздуха утягивало куда-то в тяжёлый, похожий на бред, сон. Снаружи, за москитной сеткой, без устали жужжали насекомые.
– Мэм, ужин готов. И ваша ванна – тоже, – поклонилась девушка с тёмным, как полированное красное дерево, лицом.
– Не хочу есть. Можете разделить ужин между собой. А мне принесите в спальню лимонада, козьего сыра и фруктов.
– Да, мэм.
Поднявшись в свою комнату, Айрис села у открытого окна, пристроившись на широкий подоконник прямо с ногами, обхватив руками колени. Её охватила грусть.
Когда Айрис отправлялась на Ранерлик, она была полна энтузиазма, от которого теперь остались одни лохмотья. Так же, как и от её веры в себя, в непогрешимость отца, в правоту оставленного за спиной мира.
Отсюда жизнь в Анадолии казалась словно и ненастоящей, как у куклы в кукольном домике. Как-то глупо выглядело многое: назойливое желание быть достойным своего происхождения, стать законодательницей мод в высшем обществе, соответствовать высоким стандартам, быть принятой при дворе и (вот уж совсем высший шик!) если особенно повезёт, стать возлюбленной кого-то из членов королевской фамилии.
Дурацкие правила, придуманные глупыми напыщенными курицами, которым от рассвета до заката было совершено нечем заняться, кроме как нести вздор, один за другим, словно яйца.
Смешной вычурный мир – нелепые, нежизнеспособные правила. Нет, ну какая, в самом деле, разница, в два часа пополудни или в шесть вечера пить чай? Никто не умрёт, если пробор расчёсан криво, а каблук выше или ниже принятого на пол-дюйма. Земля не улетит с орбиты, если мужчина увидит женскую лодыжку или коленку.
Когда первый порыв грозового фронта влетел в комнату, дышать стало чуточку легче. Был видно, как ветер терзает деревья.
Взгляду удалось различить широкоплечую фигуру между деревьями, выхватываемую из тьмы вспышками молний. Айрис узнала Дойла. При одном лишь взгляде на него чувства поднялись и закружились в горячем водовороте.
Легко преодолев разделяющее их расстояние, взобравшись на второй этаж с непринуждённой кошачьей лёгкостью, Дойл заключил Айрис в объятия. Дерзкий, сильный, не пасующий не перед какими препятствиями.
«Совершенный воин», – как охарактеризовала его Каро.
Свечи, мерцающие в канделябрах, уютно окутывали спальню мягким светом. Большая кровать манила мягким матрацем и пуховыми подушками.
А в Дойле, по контрасту с обстановкой, было что-то одновременно простое, почти примитивное, и в тоже время неконтролируемое и опасное.
Именно это и делало Дойла – Дойлом. Незабываемым, желанным, привлекательным.
Руки Дойла ловко вытащили гребни из волос, позволяя тяжёлым локонам рассыпаться по спине Айрис. Несколько секунд его серые глаза жадно вбирали в себя её образ – сильное, стройное, гибкое тело, завёрнутое в полупрозрачную ткань.
Когда он шагнул к ней, Айрис с наслаждением растворилась в его объятиях.
Разум туманился. Она жадно откликалась на его ласки. От обычной сдержанности и самоконтроля не осталось и следа.
Айрис с радостью позволяла Дойлу превращать мир в безграничное наслаждение. Страсть и нега стали той стеной, за которой хоть на миг можно спрятаться от всего – неуверенности, необходимости принимать решения, карать и миловать, назначать на должности, снимать с должности.
Просто быть женщиной в объятиях мужчины, наверное, это и есть счастье?
Утомлённая, она уронила голову ему на грудь. Думать ни о чём не хотелось.
Какое-то время Каролина молча наблюдала за блеском ставших уже далёкими, зарниц.
– Я сегодня велела арестовать Каро Мёрфи.
