Дверь скрипнула, заставляя Дойла свернуть свою речь.
– Я люблю тебя, Дойл! – поспешила сказать она, боясь, что не успеет.
Сердце замирало, замедляя ход от ужаса перед грядущим.
Оливер кивком приказал вывести вон Дойла и тяжело дыша, поглядел на Айрис.
– Ну что? Ты подумала? Каков твой ответ?
– Он неизменен. По-прежнему – нет!
– Я объяснил тебе ситуацию, – прошипел Оливекр. – Жаль, что мои доводы тебя не убедили. Что же, по-твоему, будет теперь?
Его дыхание обжигало Айрис щёку.
От ненависти, витающей между двумя людьми, что когда-то любили друг друга, можно было задохнуться.
– Знаешь, что я сделаю с твоим любовником? Как далеко я смогу зайти?
Айрис, прищурившись, с презрением посмотрела на мужа:
– Вместо того чтобы с достоинством принять последствия сделанных тобой ошибок ты нашёл самый подлый, самый жестокий способ поквитаться со мной. Ты украл нашу любовь, выбросив её, как дешёвый отброс, в сточную канаву. Когда же я не сломалась, нашла в себе силы жить и снова любить, ты хочешь заставить платить того, кто в нашей истории лишь третий? Это твоя и моя война. Дойл Райан здесь не при чём! Не впутывай его в это.
Их взгляды скрестились.
И в глазах Оливера Айрис в очередной раз прочитала решимость идти до конца, не отступая.
– Ты не пожалела меня – я не пожалею тебя. Так что всё честно. Я покажу вам обоим, какая расплата ожидает тех, кто забирает то, что мне дорого. Покажу так, чтобы ты поняла – иногда следует идти на компромиссы. Особенно с теми, от кого зависишь. Я уже однажды говорил тебе, Айрис, ценность женского характера заключается не в проявлении силы, а в умении быть слабой.
– Не сомневаюсь в том, что именно такой ты хотел бы меня видеть – слабой, тихой, покорной. Но женившись на львице глупо ожидать, что она станет вести себя подобно овце!
– Ты не львица – ты дура. И сейчас тебе придётся наглядно увидеть результат твоего упрямства и неуступчивости. Предупреждаю – право передумать у тебя больше нет. Знаю, ты ещё забросишь пощады, невыносимо высокомерная женщина. Станешь предлагать деньги своего отца, обещая сделать меня богатым. Станешь предлагать себя. Но меня этим уже не проймёшь. У тебя был шанс – шанс обменять свою любовь ко мне на жизнь твоего любовника. Ты его упустила.
Айрис просто изнемогала от желания сжать руки на его горле и давить до тех пор, пока у этой сволочи глаза не выползут из орбит.
– Ты не мужчина, – с презрением протянула она. – Слишком жалок для того, чтобы им называться. Слишком мелочен, меркантилен, бездушен. Настоящий мужчина он всегда над женщиной – в постели, в поступках и в благородстве. Такое положение «над» дано ему самой природой, но ему надо соответствовать. Тот же, кто не может подняться другим способом, как унижая свою жену, насилуя и избивая – плевок в лицо творцу. А боги плевков не терпят. Чтобы ты не сотворил с нами, твой конец близок. И будет он так же ничтожен и жалок, как твоё нутро и прожитая тобой жизнь.
С перекошенным от ярости лицом Оливер с пинка открыл дверь:
– Связать её и оттащить на верхнюю палубу! – гаркнул он.
Солдатня в красных мундирах выполнила пожелания дословно. Связали и оттащили. Можно даже сказать – отволокли, грубо схватив под руки, словно рабыню.
Но возмущения от пытки унижением, которой её подвергли, уступило место страху за Дойла. Страху, грозившему перейти в панический ужас.
Наблюдая за Оливером, похожим на сорвавшегося с высоты стервятника, кружащегося над исходящей кровью добычей, Айрис даже не заметила, как её вынудили опуститься на колени рядом с остальными членами команды «Стремительного».
Остановившись перед крепко скрученным по рукам и ногам Дойлом Оливер с чувством собственного превосходства и силы взирал на него.
Сердце Айрис исходило кровью от жалости.
Можно было только догадываться, что испытывал в эту минуту Дойл. Каким бы сильным не был человек, он всё же из плоти и крови. Смерть и боль не могут не страшить. Её крепкие, белые зубы, открывающиеся в жестоком зевке, заставляют бояться даже самых бесстрашных.
Айрис надеялась – до последнего надеялась на чудо.
Оно могло бы прийти в любом обличье: внезапном освободителе, посетившем Оливера приступе великодушия, взбунтовавшейся команды.
Только чуда не произошло.
Всё остались на своих местах: небо, море и люди.
– Начинайте, – распорядился Оливер.
На голову Дойла натянули чёрный мешок, затянув тесёмками вокруг шеи.
Странно, но в этот момент Айрис готова была поклясться, что и её мир вдруг сделался серым, будто солнце закатилось за тучу, хотя тропическое светило продолжало ярко гореть на небе.
Потянув за верёвку, привязанную к ногам, Дойла проволокли по палубным доскам. Несколько матросов налегали на лебёдку, вытягивая канаты, поднявшие его тело в воздух.
Дойл завис, похожий на натянутую между небом и водой, струну.
Мертвая, почти глухая тишина воцарилась вокруг. Только слышно было, как скрипят канаты при лёгкой боковой качке.
Стук каблуков Оливера звучал вызывающе победно. Взгляд был полон ядовитого торжества. Его словно бы и не трогал тот факт, что даже его люди отводили взгляд, стараясь не встречаться со своим лордом глазами.
Он медленно приблизился к неподвижно висящей над бортом и морской зыбью фигуре. Лично взял в руки канат и бросил его в море.
Айрис не до конца понимала, что он собирается делать. Она не настолько была сведуща в морском деле.
– Взяли!
Матросы налегли на канаты в тот момент, когда Оливер взмахнул рукой. Она, словно обух палача, упала плетью.
И в тот же момент на длинных тросах фигура Дойла резко полетела вниз, рассекая волны и поднимая ворох высоких брызг.
Айрис озиралась, нервно крутя головой во все стороны.
Взгляд её метался от одной фигуры к другой, пытаясь понять, что тут происходит. Но всё оставалось неподвижным, окутанным солнцем и зноем.
– Тяните! – приказал Оливер.
– Тяните! – эхом ответил кто-то из команды.
– Ещё! Взяли!
Оливер не спеша перешёл от правого борта к левому, не сводя с Айрис взгляда.
Не торжествующего. Какого-то пустого, равнодушного. Мёртвого.
Вокруг солнце, белые птицы, безоблачное небо. Тишина, несмотря на то, что на палубе собралось больше сотни людей, нарушаемая только ритмичными выкриками матросни, вращающих лебёдку да скрипом канатов.
Айрис чувствовала себя в этот миг бабочкой, посаженной на иглу. Маши – не маши крыльями, больше не улетишь.
Проникая в уши отдаётся в сердце тоскливый звук ветра, скрип лебёдки.
