– А чего ты хочешь от жизни?! Осесть здесь? На краю света? Нарожать человек десять детей? Это, по-твоему, счастье?!
– Счастье, по-моему, жить так, как хочешь ты. Делать свой выбор, а не воплощать чужой.
Отец, я не понимаю, как вы, с вашей проницательностью и чувством выгоды можете не видеть всю очевидную правильность моего решения? Этот клочок земли лишь номинально принадлежит короне. По факту он станет принадлежать мне. Всё, что я смогу здесь сделать, принесёт, в итоге, выгоду не только мне, но и всей нашей фамилии. Я смогу наладить торговлю на Ранерлике, доход от неё пополнит наши сундуки. Я стану тут править и царить. Смогу основать новые традиций. И сделать всё это на моих условиях!
Здесь, на Ранерлике, можно будет гармонично сочетать расчёт и чувства, а в любом другом месте для меня это невозможно… вы смеётесь, отец? – обескураженно взглянула на Джорджа Моргана Айрис.
– Думаешь, этот головорез станет слушать тебя?
Джордж медленно приблизился к дочери:
– Тебя ведь не отговорить, да? Ты же упряма, как сто мулов! Не подчиняешься не мужу, не отцу?
– Я ваша дочь и если вы прикажите мне следовать за вами, я так и сделаю, отец, потому что люблю вас больше жизни. Я поеду туда, куда вы прикажите. Но моё разбитое сердце будет на вашей совести.
Айрис попыталась улыбнуться сквозь слёзы.
– Это шантаж, дитя моё. Ты же знаешь, я никогда ни в чём не мог тебе отказать, – вдруг усмехнулся Джордж. – В твоих доводах есть много плюсов, но есть один существенный минус. Насколько я могу судить, это место прекрасно. Однако его красота во многом похожа на характер вероломной женщины: сверху блеск и позолота – песчаные пляжи, лазурь небес, синь незамутнённых вод, яркие пальмы. А за всем этим внезапные шторма, ливневые дожди, сменяющиеся долгой засухой и иссушающим зноем. Голодные хищники поджидают и на земле, и на море.
Но всего коварней люди – люди, не знающие ни чести, ни жалости. Это жестокое место, Айрис. Жестокое, даже к взрослым. А ведь ты ждешь ребёнка?
– Разве тот мир, из которого мы родом, милосерднее? Просто жестокость там прикрыта трусостью. Там тебя уничтожают, не давая права защититься. Здесь же у всех, без исключения, есть шанс добиться чего-то. Здесь мой ребёнок будет сыном отважного капитана и умной женщины, а если вернусь, ложь будет сопровождать малыша с первого вздоха. Имени Дойла он даже не узнает – его отцом станет чудовище.
Нет! Я никогда не смогу быть счастливой во дворцах, отец. Моё место здесь.
– А я даже и не подозревал, что ты там несчастна. Ведь жила же раньше? И казалась счастливой, всем довольной?
– Я жила для того, чтобы довольны были вы. Тем более, что бороться тогда мне было не за что. Я ведь даже не подозревала о том, что несчастна, как не знает с детства заключенная в клетку канарейка о том, что несвободна. Ей просто не с чем сравнить. Но теперь всё изменилось. Я нашла своё место, своё призвание, человека, которого люблю. Мне двадцать семь лет. Позвольте мне самой нести ответственность за мою жизнь и самой выбирать для себя дорогу. Понимаю, как нелегко вам будет отпустить меня. Но – любите меня ради меня самой, а не ради себя.
Джордж кивнул, хотя глаза его были полны печали:
– Когда придёт твоё время выбирать между тем, что ты считаешь правильным для своего ребёнка и тем, чего он захочет для себя сам – не забудь этого момента. Мне ведь проще отказаться от левой руки, чем оставить тебя здесь. Но если ты так этого хочешь?.. – со вздохом закончил Джордж.
Айрис кинулась отцу на шею, не скрывая хлынувших из глаз слёз.
– Я никогда не сомневалась в вас. И вы не сомневайтесь во мне. Я знаю, что делаю.
– Но разлука от этого короче не станет, – с болью выдохнул Морган, прижимая к сердце своё самое любимое дитя. – Что ж? Лети, милая моя канарейка. Может быть ты и права? Чёрт! Да чем больше я об этом думаю, тем сильнее склоняюсь к мысли, что права!
Эпилог. Паруса любви.
Дойл сидел за столом. Он переоделся и привёл себя в порядок, так что от его ужасающего вида не осталось и следа. Перед Айрис был вполне опрятный, с лёгкой претензией на этакий тропический шик, мужчина.
Пираты часто носили яркие цветные рубашки из шёлка – алые, жёлтые, синие. Но Дойл предпочитал естественные оттенки.
«Так проще прятаться», – говорил он.
Волосы, частично забранные в пучок на затылке, частично свободно спадающие вдоль запавших щёк придавали ему дикий и в то же время привлекательный вид.
При появлении Айрис он поднял голову, смерив её долгим, оценивающим взглядом исподлобья – его коронный взгляд.
Если случится так, что они больше не увидятся, Айрис будет вспоминать его именно таким – колючим, как ёж, настороженным, словно волк в засаде. Диким, непокорным.
– Кажется, твой отец нашёл мне работу?
Улыбка у Дойла вышла кислой и кривой.
– Мой отец согласился с моими доводами, Дойл. Нам повезло! Когда вернёмся на Ранерлик, сможем собрать жителей, чтобы сообщить им счастливую новость: после десятилетий борьбы им, наконец, разрешено продавать сахарный тростник на честных рынках. Большинство из них и не думали дожить до этого и тут – такой подарок!
Дойл молчал. Новость то ли не радовала его, то ли не впечатляла его. А может быть после испытаний последний дней он, как и Айрис, чувствовал себя слишком уставшим?
Обойдя стол, разделявший их, она положила руки мужчине на плечи.
Сердце Айрис постепенно полнилось ликованием.
Несколько часов назад она думала, что потеряет Дойла навсегда. А теперь – он жив. Рядом. А всё остальное так несущественно – мелочи!
– Разве ты не чувствуешь себя счастливым, любовь моя? – обратилась она к нему. – Мы живы, мы вместе. Отец обещал не противиться нашему союзу. Всё-всё-всё налаживается! Я словно очнулась от кошмара и оказалась в раю.
Рука Дойла легла поверх её ладони, сжимая.
Он не отталкивал. То был жест принятия, дружеского участия и поддержки.
Словно молчаливое: «Я рад, что ты здесь, со мной».
Грубые, покрытые невидимыми трещинками и мозолями ладони Дойла нежно коснулись тонкой кожи на веках в уголке глаз Айрис.
– Ты говорила с отцом? Что он сказал?
– Отец хочет, чтобы Ранерлик принадлежал нам.
– Хочешь сказать – тебе?
– Какая разница, если я намерена позволить тебе распоряжаться им по своему усмотрению? Мне кажется, ноша будет тебе по плечу. Чтобы эта минута настала, я много уничтожила – всё, что могло нам помешать.
– Ты станешь поддерживать мои интересы? А как же твоя семья?
– Моя семья теперь – это ты.
Дойл смотрел на неё серьёзно.
Черты его лица были словно высечены из камня. Ничего-то по ним не прочесть.
