– Я?.. – нервно моргнула Лейла. – Почищу дом? И карму в добавок? Как я смогу это сделать? Я же не священник экзорцист!
– Ты некромант. Это даже лучше.
– Никакой я не некромант. Да я понятия не имею, как заклинать всю эту нечисть! Вы видели мои оценки за полугодие? Я почти ни на что неспособна. Да это и неудивительно, учитывая мой опыт…
– Поедешь – и точка, – отрезал Эссус, хрустнув пальцами. – Заодно и кое-чему подучишься. Мои обучающие методы, как ты могла заметить, много жёстче, но зато и куда эффективнее, чем вся эта катавасия в Академии. Твой дар позволяет повелевать мертвыми. Вот поезжай и повелевай.
– Дядя! – взмолилась Лейла. – Дар-то – даром, но, чтобы справляться с монстрами, необходимы знания и умения, а у меня их нет! Я не могу…
– Если Василиса права, то ты с легкостью справишься, – холодно отрезал Змей. – А если нет, то ты мне не нужна. Сдохнешь – так тому и быть.
Лейла ошарашенно смотрела на мужчину, стоявшего перед ней. Он поражал цинизмом и жестокостью до такой степени, что даже верить в это не получалось.
– Пожалуйста, – умоляюще взглянула она на него. – Пожалуйста, не поступайте так со мной!
Эссус поморщился и отнял руку, за которую Лейла умоляюще цеплялась, сама в том до конца не отдавая себе отчёта.
– Никогда и ничего ни у кого не проси, тогда мир не посмеет унизить тебя отказом.
Мир стал неясным, размытым – это на глаза набежали слёзы. Да, просить, биться в истерике, валяться в ногах бесполезно. Это существо холодно ко всему, одинаково ко всем беспощадно и безразлично. Ни нежность, ни любовь, ни великодушие ему попросту незнакомы.
***
Вот она и вошла в обитель призраков.
В разбитое окно тянуло сквозняком. Остро пахло плесенью, сыростью, затхлостью и тленом. По полу густым пушистым ворохом проросла пыль, кое-где на ней виднелись следы от острых коготков. Сверху, с потолка, спускалась затянутая паутиной люстра, щеголяющая разбитыми хрустальными рожками. На окнах болтались некогда пышные, но успевшие истлеть бархатные занавеси, их первоначальный цвет даже угадать не представлялось возможным.
В засиженные мухами окна свет пасмурного дня едва пробивался, везде царила полумгла.
Почти в каждой комнате были часы. Они висели на стенах, стояли на полу, полках, каминах, подзеркальниках. На всех замершие стрелки показывали половину четвертого.
За господской половиной дома тянулся коридор, ведущий в служебные помещения – кухню, прачечную, кладовки, где на проржавевших крюках продолжали свисать давно истлевшие мясные туши, с годами успевшие превратиться в мумию. На кухонном столе стояла затянутая коричневой грязью чашка, словно кто-то так и не успел её допить. В раковине плавала алая муть, издалека до жути напоминающая кровь. Запах витал соответствующий.
Зажав нос, Лейла поспешила выйти.
Вернувшись в гостиную, она заставила себя подняться по лестнице, ведущей в коридор на втором этаже, выполненный в виде длинного балкона.
С одной стороны истлевших половиц тянулась стена, завешенная картинами, с другой возвышался деревянный бордюр. Портреты чередовались с дверями, за которыми таились маленькие, тесные комнатки.
Пока дом безмолвствовал. Скорее всего до наступления темноты следовало запастись терпением и, по возможности, свечами.
Вернувшись на кухню, Лейла принялась шарить по полкам, игнорируя мерзкий запах и налипающую на пальцы паутину. Усилия её увенчались успехом – удалось отыскать несколько свечей.
Лейле ещё никогда в жизни не было так страшно. То, что ждало её впереди, вполне могло оказаться частью Ада, – иррациональное, необъяснимое, непредсказуемое.
Ожидание выматывало. Час за часом ничего не менялось. Всё также недвижимо лежала пыль, тускло мерцали зеркала, стояли часы.
Наконец в дверь постучали.
Лейла стояла на вершине лестницы, с силой сжимая перила, и расширенными глазами смотрела, как сотрясается дверь под ударами пустоты.
Она изо всех сил сдерживала дыхание. Затихнув, словно трусливый зайчишка, спрятавшийся под кустом от волка, отчаянно надеялась, что зловещий стук вот-вот прекратится.
Но когда стихли удары, заголосили канализационные трубы. Казалось, чья–то рука разом открыла все краны и завоздушенная добрую сотню лет система освобождалась, выдыхая из себя скопившиеся нечистоты.
– Тишина! – крикнула Лейла, взмахнув палочкой и, возмущённо булькнув, дом заткнулся.
Однако наступившее безмолвие казалось куда более зловещим, чем недавний истошный вой. Дом злился и готовился к новой атаке.
С извращенным любопытством Лейла ждала, что же он предпримет дальше? Ждать пришлось недолго. Широко распахнулись окна, одно за другим и ворвавшийся ледяной ветер развеял наложенные Лейлой чары молчания. Сквозняки завыли, словно раненые звери.
Когда сверху упала одна из массивных цепей, удерживающих тяжелую громоздкую люстру, Лейла поняла – дом способен не только пугать, он по-настоящему опасен.
Картины и светильники со свистом летели со стен на пол, будто невидимая рука срывала их в ярости и бросала, разбивала, крошила в мелкие щепы.
Потом послышался звук шагов. Сначала в одной стороне, потом в другой – на втором этаже забегало множество маленьких ног. С громким тиканьем разом пошли все часы, трезвоня со всех сторон на разные лады.
Сначала Лейла списала это на игру света и тени. Потом, обернувшись, воззрилась, не в силах поверить: у лестницы стояла девочка, одетая в платьице, какие носили дети в начале девятнадцатого века: из-под юбочки выглядывали кружевные панталончики. На голове у неё, как у куклы, красовался огромный старомодный бант. Когда-то он был белым, но теперь выглядел так, как и полагается выглядеть тряпкам, тлевшим в земле больше полувека.
Девочка подняла лицо, и Лейла в ужасе едва сдержала крик – одна его половина оказалась обезображена. Глазное яблоко висело на отвратительных белых ниточках, из развороченного рта торчали обнаженные зубы. Вторая же была по-прежнему прекрасна: округлая нежная щечка, мягкий изгиб совершенных губ.
Когда девочка, рыча, двинулась к Лейле, сбивающим с ног заклятием она отшвырнула зомби от себя и бегом поднялась по лестнице на второй этаж, увёртываясь от падающих, летящим в её сторону, картин. Вбежав в одну из комнат, она заперла за собой дверь.
Взгляд метнулся по сторонам – лавка под окном, стол, заваленный чем-то, подозрительно напоминающем птичьи перья; кровать, задёрнутая полуистлевшим балдахином, колышущимся под порывами сквозняка.
Или не сквозняка?..
Равномерный скрип пружин…
В прорехе ткани мелькнули полуразложившиеся, посеревшие, раздувшиеся тела утопленников, совокупляющиеся друг с другом с механической монотонностью.
Пружины скрипели…
