– Нерина! – услышав она чей-то голос и быстро набросила на себя чары невидимости.
Марихат едва не вскрикнула от неожиданности, когда из-за угла коридора ей навстречу выдвинулась статная женская фигура – та самая, облик которой она приняла перед тем, как явиться сюда. Правда женщина, чей облик она скопировала, в оригинале теперь выглядела на лет на двадцать старше. Пора женского цветения осталась для неё далеко позади. Талия и бёдра с возрастом успели раздаться, чего не мог скрыть даже корсет. Хотя грудь и плечи ценители женской красоты ещё могли найти привлекательными, но, к прискорбию, у большинства красивых человеческих женщин прежде всего стареет именно лицо. И лицо бывшей служанки, подруги и предательницы по совместительству, не составило счастливого исключения.
Глядя на оплывшие, отяжелевшие черты, на наметившиеся брыли и наплывшие мешки под глазами, Марихат испытывала двоякие чувства – удовлетворение и сожаление, острое, почти до боли: стареющие друзья и враги, особенно после того, как с минувшей разлуки протекли долгие годы, слишком ярко свидетельствуют о пролетевшем времени и о том, что прошлое невозвратимо.
– Нерина!
Женщина прошла так близко, что подол её платья скользнул по ногам бывшей госпожи, только она этого не заметила.
С раздражением толкнув дверь, женщина вошла в комнату, из которой раздавался звонкий девичий голосок:
– Нерина, ты не слышала, что я зову тебя?
Шмыгнув за Фиделией (так звали бывшую служанку) Марихат вошла в комнату, стараясь унять невольно забившиеся сердце.
Девушка с книгой на коленях сидела у окна. Врывающийся в распахнутые створки ветерок шаловливо играл с белокурыми волосами, обрамляющими совсем юное личико.
«Хорошенькая», – это единственное, что пока Марихат могла сказать о дочери.
С первого взгляда никак не определить, на кого девушка похожа больше – на неё саму или на ненавистного теперь любовника.
– Слышала, – без особых эмоций отозвалась девушка.
«Уж не обижала ли эта жаба мою дочь?», – ревностно подумала Марихат.
– Что ж не отвечала? – с тенью недовольства, всё же прикрытого улыбкой, спросила Фиделия, прислоняясь плечом к стене и скрещивая руки под пышной грудью.
Девушка глубоко вздохнула и отвернулась к окну.
– Что-то случилось? Почему ты грустишь?
Голос Фиделии был мягок. На лице отражалось участие и желание понять, что с девочкой?
– У меня никогда не будет мужа, – капризно протянула Нерина.
Голос её был полон фальшивой, явно рассчитанной на демонстрацию, скорби.
– Мой отец уехал далеко! Он полон забот о ком угодно, только не о родной дочери! Он всё время обещает организовать для меня свадьбу, но дальше слов дело не заходит.
– Он обязательно сдержит данное тебе слово, – подойдя ближе к воспитаннице, проронила дуэнья.
Явно для неё было уже привычным вести подобного рода разговоры.
– Когда? – передёрнула плечами молоденькая вертихвостка. – Чего он ждёт?! У всех моих подруг уже есть просватанные женихи. А что со мной не так? Может, я слишком уродлива? Слишком проста, чтобы меня захотеть в жёны?! Отец стыдится меня и потому не торопится устроить мою судьбу?
– Нет, конечно. И ты сама это прекрасно знаешь.
Фиделия присела рядом с девушкой на второй табурет.
– Твой отец не торопится, потому что слишком сильно любит тебя и хочет подобрать тебе хорошего мужа – самого лучшего, какого только можно сыскать на свете. К тому же, – тяжело вздохнув, сузила большие глаза женщина. – Я была замужем трижды. И советую тебе быть осторожней в своих желаниях.
– Расскажи мне! Расскажи мне о мужчинах всё! Какие они? Какого это – быть ими любимой?
Улыбка на губах Фиделии сделалась натянутой:
– Я рассказывала уже. Тысячу раз.
– О! Я знаю, мой муж будет красив и храбр. И я буду любить его так сильно, что не смогу без него жить!
Сердце Марихат болезненно сжалось.
Эта девочка встала перед ней собственным призраком – наивным, глупым и… счастливым. Таким счастливым в своём неведении.
Марихат помнила, чем заканчивается подобные вера и наивность – разбитым сердцем и болью, после которой приходит самое страшное: отрезвляющая пустота и ядовитый, как яд с клыков нагов, ничем неизлечимый цинизм.
Фиделия отвернулась, поднимая с пола обронённую в порыве страстных девичьих мечтаний, книгу:
– Ты читаешь слишком много романов, Нерина, – укоризненно покачала женщина головой. – Мне больно это говорить, но боюсь, ты узнаешь правду быстрее, чем мне этого хотелось бы – в мире, девочка моя, очень мало романтики.
Фиделия потянулась к оконным створкам, потянув их на себя в попытках закрыть:
– Погода стала такой странной. То жара, то лютый холод. Боюсь, это предвестие дурных времён.
– Чего ты опасаешься, матушка?
Услышав это слово, обращённое к другой, Марихат ощутила болезненный укол ревности.
– Эта смута на севере? Она не может нам угрожать, ведь правда?
– Не стоит забивать себе этим голову, девочка моя. И брось ты уже эти романы. Займись чем-нибудь полезным.
– Чем, например? – фыркнула Нерина.
– Тем, чем подобает девушке твоего положения.
– Вышиванием?! Нет, нет и – нет!
Уму непостижимо. Эти людишки собираются отдать эту глупенькую, восторженную девочку, чья голова наполнена блаженной чушью о всесильной силе святой любви во власть инкубам и вампирам, вооружённой таким «полезным» умением, как вышивание крестиком на пяльцах?!
Дверь в этот момент распахнулась и на пороге появилась шикарно разодетая молодая дама. Лет на пять-семь старше дочери Марихат, но держалась она с полной уверенностью хозяйки положения.
– Что здесь происходит? Что за шум?!
Лицо Фиделии застыло бесчувственной маской, а у девочки исказилось ненавистью.
При появлении разодетой в шелка девицы Нерина вскочила со стула, сжимая руки в кулачки.
– Мне повторить вопрос? – ледяным голосом поинтересовалась фифа. – Я требую ответа. Из-за чего вы посмели кричать?
– Нерина отказывается вышивать, – без тени эмоций проинформировала дуэнья.
С появлением красивой молоденькой фурии все фигурки встали на свои клетки. Марихат чуть было не подумала, что Ворикайн до сих пор держит в любовницах Фиделию, но то, что он возвёл в ранг официальной любовницы простолюдинку, как-то не вязалось со всем тем, что она о нём знала. Теперь же всё правильно. Фиделия занимала положение няньки, дуэньи, соглядатая при её девочке, которую, скорее всего, с пелёнок и растила, и к которой, вероятно, была по-своему привязана.
