Создание в арабских монархиях местных и консультативных советов – шуры разного уровня, и борьба местных парламентов там, где они существовали, за расширение полномочий – тенденция не новая. Однако впервые за десятилетия от того, сумеют ли монархи вовремя среагировать на массовые выступления населения, зависит судьба правящих династий.
Отметим, что именно волна свержений монархических режимов в конце колониальной эпохи привела к власти в странах, где эти перевороты победили, свергнутых в ходе «Арабской весны» авторитарных диктаторов и военные хунты, установившие там республиканские режимы.
Милитаризация правящих элит БСВ являлась и является отличительной чертой региона, имеющей аналоги в Азии, Африке и Латинской Америке, но получившей наибольшее распространение именно на Ближнем и Среднем Востоке. Местные системы правления предоставляют выходцам из армии и спецслужб значительные привилегии.
Исключением не является даже Израиль, для которого активное участие в политической жизни генералов после их ухода с военной службы является нормой, хотя военные перевороты, обычные для стран арабского мира и Пакистана, а в недалеком прошлом и Турции, в Израиле невозможны: армия является частью общества и лояльна ему.
Контроль над армией, МВД и спецслужбами для высшего руководства стран БСВ играет ключевую роль в стабильности режимов. Именно поэтому в большинстве государств региона много конкурирующих между собой разведок и контрразведок, гвардейских и полевых спецслужб.
В некоторых из этих стран армия играет вторичную роль по сравнению с МВД, как в Тунисе. В других существуют превышающие её по уровню подготовки, вооружённости, а иногда и численности элитные войска, наподобие Национальной гвардии в Саудовской Аравии или Корпуса стражей исламской революции в Иране.
Обычной практикой является служба в армии на высших постах представителей арабских королевских домов, наиболее показательным примером которой служит опыт Хашимитов в Иордании. Среди военных лидеров Турции самым известным был создатель Турецкой Республики Мустафа Кемаль Ататюрк.
В Пакистане сменилась целая череда военных диктаторов, хотя последним выходцем из армейских кругов во главе страны стал Первез Мушарраф. Что касается арабских республик, перевороты «Арабской весны» отнюдь не означали, вопреки иллюзиям западного политического и экспертного сообщества, наступления там демократии современного типа.
В АРЕ влияние армии и главы правящей военной хунты маршала Тантауи на подготовку парламентских и президентских выборов означало, что военные не отдали власть гражданским политическим силам, которых в Египте, за исключением исламистов, практически не было.
Египетская армия просто «подставила» МВД и спецслужбы, ценой свержения Мубарака ликвидировав шансы на получение президентского поста генералом Омаром Сулейманом, имевшим на это до переворота все шансы. Однако в конечном счёте армия во главе с генералом ас-Сиси вернула себе власть, свергнув правительство «Братьев-мусульман», несмотря на возражения США.
События в Ливии, Тунисе, Йемене и Пакистане в ходе политических изменений 2010-х годов демонстрировали ту же тенденцию: перегруппировку элит в верхних эшелонах власти при сохранении роли силовиков, но со сменой ключевых фигур.
Иран и Турция являются исключениями из этого правила. В Иране силовики подчинены религиозной власти, которую на момент написания данной книги осуществляет рахбар Хаменеи, со времён исламской революции 1979 года. В Турции премьер-министр Эрдоган поставил их под контроль в сентябре 2010-го. При этом и в Турции, и в Иране руководство силовых ведомств играет существенную роль в управлении страной.
Теократизация демократических институтов – процесс практически неизбежный для региона, в подавляющем большинстве стран которого любая демократия может быть только исламской. Благо ислам не только религия, но и образ жизни верующих мусульман, как христианство – ортодоксальных христиан или иудаизм – верующих евреев.
В обществах, где секуляризм не получил распространения или его основы расшатаны, индивидуальное стремление к корням или поиск национальной идеологии неизбежно приводит религию в политику. Следствием этого являются религиозные партии, участие в политике священнослужителей, попытки – иногда удачные – превратить религию в доминирующий государственный институт, а религиозных иерархов в руководителей государства. Всё остальное зависит от конкретных личностей, уровня патриархальности или светскости общества, степени влиятельности в данной стране того или иного религиозного направления и конкурентности политической среды.
Отметим ещё раз: речь не только о политическом исламе. Влияние греческой православной церкви и пример архиепископа Макариоса как президента Кипра, не говоря уже о ливанской политической системе, целиком построенной на балансе религиозных общин, демонстрируют действенность этих механизмов в ближневосточном христианстве. Это характерно и для иудаизма: в израильском парламенте представлены и арабские исламисты, и еврейские ортодоксы, и умеренно-религиозные партии, имеющие устойчивый электорат.
Согласно специалистам, занимающимся изучением политического пути лидера исламской революции в Иране, аятоллы Хомейни, изучение опыта израильских религиозных партий позволило ему создать стройную систему управления современным религиозным государством на основе принципа «велайяте факих», воплощённую на практике в Исламской Республике Иран.
Иран служит примером того, как политический ислам в демократических системах Ближнего и Среднего Востока необратимо вытесняет из высших эшелонов власти, подчиняет и интегрирует в систему, где играет доминирующую роль, военно-авторитарную и традиционную, племенную и феодальную элиту. При шахе он несколько десятилетий был светским государством в неменьшей мере, чем Турция. Это же демонстрируют Пакистан, Турция, Афганистан и арабские страны.
Пакистан, «страна чистых», по мысли его основателя Мухаммеда Али Джинны, должен был стать толерантным обществом, избавленным от индуистского религиозного фанатизма: его парламентская и судебная системы копировали британскую модель. Однако постепенно, а со времен диктатуры генерала Зия-уль-Хака ускоренными темпами, ИРП превращалась не просто в исламское, но во всё более радикальное государство. Нетерпимость к религиозным меньшинствам – христианам, шиитам и ахмадийя, включая теракты и погромы, является обычной практикой современного Пакистана.
Исламизация политического руководства государства, его армии и спецслужб, покровительствующих экстремистам и проникающихся их идеологией, позволила исламистам укрепить позиции в центральных районах страны. Борьба с ними Первеза Мушаррафа, вынужденного для предотвращения потери контроля над столицей бросить армию на штурм исламабадской «Красной мечети», и попытки найти компромисс с исламистами его преемников, Али Асефа Зардари и Наваза Шарифа, итогом которых стала военная операция в долине Сват, демонстрируют последствия такого развития событий.
Ещё более показательным для сторонников теории о возможности развития на исламском Ближнем и Среднем Востоке светской демократии западного типа является опыт Афганистана. Талибы и представители других радикальных движений и групп не только имеют шансы вернуться к власти после ухода из страны американского воинского контингента, но и не покидали государственные структуры ИРА.
