Павел Судоплатов, возглавлявший в те годы нашу «атомную разведку», считает, что американцы проиграли нам, так как главным итогом стал тот уран, который был получен в Болгарии и использован для пуска первого реактора.
«Из Бухово поступало примерно полторы тонны урановой руды в неделю, – пишет П. Судоплатов. – Наша разведка обеспечила работавших на урановых рудниках американскими инструкциями и методикой по технике добычи урана и его учету».
Допустим, американские разведчики переиграли бы наших и добыли бы уникальные материалы из сейфов руководителей Советско-Болгарского горного общества. И каково же было бы их удивление, когда они обнаружили бы свои собственные документы со своих собственных рудников и из своих секретных лабораторий! А именно их так строго берегла советская разведка…
15 августа 1946 года для Сталина руководители Атомного проекта СССР подготовили «Отчет о состоянии работ по проблеме использования атомной энергии за 1945 год и 7 месяцев 1946 года». В нем подробно проанализировано состояние сырьевой базы по урану. Есть в отчете и раздел «Рудники за границей». В нем, в частности, говорится:
«За границей Первое главное управление ведет работы в Болгарии на Готенском месторождении, в Чехословакии – на Яхимовских рудниках и в Саксонии – на рудниках Иоганнгеоргенштадт.
В 1946 году по заграничным рудным предприятиям дано задание добыть 35 тонн урана в руде.
Эксплуатационные работы на этих рудниках начаты в апреле-мае 1946 года, за 3 месяца на 20 июня 1946 года добыто 9,9 тонн урана в руде, в том числе в Чехословакии 5,3 тонны, в Болгарии – 4,3 тонны и в Саксонии – 300 килограммов…»
Ясно, что без урана из заграничных рудников И. В. Курчатов не смог бы пустить в декабре 1946 года первый в Европе атомный реактор.
Советско-Болгарское горное общество было преобразовано в 1956 году в Болгарское национальное предприятие «Редкие металлы». Участие его в создании советского ядерного оружия стало лишь одной из страниц его биографии.
Кусок телогрейки для «домика академиков»
Практически на каждом заседании Специального комитета при Совете министров СССР весной, летом, осенью и зимой 1946 года заходила речь о комбинате № 817, строительство которого разворачивалось на Южном Урале.
Это был плутониевый комбинат, где должен был появиться первый промышленный реактор. На нем предполагалось получать 100 граммов плутония в сутки. Для атомной бомбы, по расчетам, нужно было 10 килограммов.
Протоколы заседаний Специального комитета напоминают сводки боевых действий:
«1. Поручить:
а) тт. Первухину (созыв), Круглову, Сабурову, Хрулеву и Завенягину при участии т. Курчатова и заинтересованных министров в двухсуточный срок подготовить с учетом состоявшегося обмена мнениями проект постановления Совета министров СССР об оказании помощи строительству заводов № 817 и 813, имея в виду необходимость всемерного усиления темпов строительства;
б) тт. Первухину, Круглову и Курчатову в тот же строк еще раз рассмотреть по существу проект графика строительно-монтажных работ по заводу № 817, исходя из необходимости сокращения намеченных сроков проектирования объектов, сроков строительства, монтажа оборудования и пусковых сроков, и внести этот график вместе с проектом постановления об оказании помощи строительству заводов № 817 и 813.
Проект постановления Совета министров СССР по данному вопросу представить председателю Совета министров Союза ССР товарищу Сталину И. В.».
Через два дня Сталин подписывает постановление об ускорении сроков строительства атомных заводов…
А тут беда с учеными – замерзают!
На «площадку» (так называли строительство комбината) приехали крупнейшие ученые страны – академики Бочвар и Черняев, доктора наук Займовский, Вольский, Русинов, Никольский и другие. В своих институтах и лабораториях они разрабатывали технологические процессы, и теперь им предстояло «внедрять их в производство». Дело было настолько новым и необычным, что приходилось постоянно что-то менять, уточнять, усовершенствовать.
Для ученых собрали финский домик – его называли «домиком академиков». Это был своеобразный «островок свободы» – ведь вокруг стояли бараки заключенных и солдат строительных батальонов. Казалось бы, к «домику академиков» должно быть отношение особое, но все силы и все материалы шли на основной объект – на остальное их просто не хватало. Ученые прекрасно знали ситуацию, да и сами были до предела заинтересованы, чтобы дела на объекте шли хорошо, а потому не роптали, не жаловались на свое житье-бытье.
А в их домике было ужасно холодно! Дело в том, что неподалеку начали строить небольшую котельную, чтобы обогревать домик ученых, но потом ее забросили. Лето в нынешних местах короткое, оно пролетело быстро – начались морозы.
Однажды к ученым случайно заехал один из руководителей комбината.
«Картину, которую мы увидели, забыть невозможно, – рассказывал он на оперативном совещании. – Ученые одеты кто во что горазд, в комнатах на полу были установлены кухонные электрические плиты…»
Было принято решение о штурме на котельной. Два дня стройка шла непрерывно. А потом пришло сообщение, что котельная действует.
Еще через пару дней академику Бочвару позвонил кто-то из руководителей ПГУ, кажется, сам Ванников. Спросил:
– Ну как, согрелись?
Андрей Анатольевич ответил:
– Пока нет, продолжаем мерзнуть, но работы на котельной идут…
Скандал разразился невероятный! Ведь история с котельной и «домиком академиков» дошла уже до Москвы, и там получили заверения, что положение исправлено и бытовые условия у ученых налажены.
Оказалось, что хотя котельная и начала работать, но тепло в домик не шло – в подающей воду трубе образовалась пробка: кто-то забил трубу старой телогрейкой. Так кто-то из заключенных пытался отомстить за себя и товарищей…
Несколько дней гэбисты пытались найти «вредителя», но сделать им этого не удалось, и тогда наказали всех заключенных, которые хотя бы минуту были на стройке котельной: после завершения строительства комбината они были отправлены на Колыму, откуда, как известно, возврата уже не было. Впрочем, судьба практически всех заключенных, строивших самые важные атомные объекты, была именно такой: ведомство Берии старалось не выпускать их из своих лап…
Звезда Харитона
Она горит на небосклоне ХХ века столь ярко, что мы очень часто обращаемся к ней не только в памятные даты, как, к примеру, 50-летие со дня первого испытания советской атомной бомбы, но и в будни, стоит только заговорить о ядерном оружии. И сразу же спрашиваем себя: «А что по этому поводу подумал бы Ю. Б.?» В зависимости от ответа принимается соответствующее решение… Впрочем, сам Юлий Борисович Харитон однажды сказал:
