– Вы встречались и работали с очень многими выдающимися людьми. Расскажите, к примеру, о Кирилле Ивановиче Щелкине. К сожалению, о нем известно мало…
– Глубокий ученый. Он занимался не только теоретическими исследованиями по газовой динамике и ядерной физике, но и умел «перекинуть мостик» к практическим делам. Великолепный экспериментатор, организатор, Он был первым помощником Юлия Борисовича Харитона по разработке ядерного оружия. К сожалению, он заболел, отошел от наших дел и рано умер. Говорят, «сгорел на работе» – это в полной мере относится к Кириллу Ивановичу Щелкину.
– Что с вами было после первого испытания бомбы?
– Я ушел из группы Захаренкова. Был приглашен в исследовательский отдел заместителем к Екатерине Алексеевне Феоктистовой. Это очень известный ученый, специалист по взрывным веществам. В те времена я занимался первыми исследованиями магнитной аккумуляции, которую предложил Андрей Дмитриевич Сахаров. Это прямое преобразование энергии взрыва в магнитную… Проводим первый опыт, но никаких приборов не было, и как убедиться, что мы на верном пути? Действительно ли возможно преобразовать энергию взрывчатки непосредственно в электричество? И тогда я предложил ставить неоновые лампочки… В апреле 1952 года был проведен первый опыт, и он оказался очень удачным – лампочки зажглись. Идея Сахарова подтвердилась. Тогда это все было внове, а сейчас эта область развита, проводятся новые эксперименты, и вот совсем недавно два ядерных центра – Арзамас-16 и Лос-Аламос – начали работать вместе.
– А дальше?
– Создавался новый «Объект». На Урале…
– Стоп! А разве к водородному оружию вы не имели отношения?
– У вас информация хорошо поставлена… Действительно, я занимался и подготовкой первой водородной бомбы, участвовал в испытаниях.
– Страшно было во время взрыва?
– Нет. Я находился в каземате, откуда шло управление взрывом. Это в десяти километрах от эпицентра… Все эффекты известны, и мы их ощутили. Но все-таки главное впечатление – мы вышли после прохода ударной волны и увидели огромное красное облако. Оно висело над нами, страшное, необычное… Мы сели в машины и уехали, там нельзя было оставаться…
– Вы принимали участие практически во всех испытаниях?
– Я попытался как-то подсчитать, но так и не получилось… Сто или сто пятьдесят, а может быть, и триста – не помню… Надо как-нибудь обратиться к «режиму», там есть списки участников каждого эксперимента… Впрочем, зачем их загружать ненужной работой?!
– Как вы попали на Урал, в Челябинск-70?
– Можно считать, случайно. Приезжаю в Москву, захожу в министерство – тут у нас свои дела были по новой аппаратуре – и встречаю Щелкина. Он и говорит сразу, мол, хочу предложить тебе должность первого заместителя… «Согласен?» – спрашивает. «С вами хоть на край света!» – отвечаю. Так и состоялся мой перевод на Урал.
– А зачем потребовалось создание второго ядерного центра?
– Тогда первым секретарем ЦК партии был Никита Сергеевич Хрущев. И он посчитал, что Арзамасу-16 нужен дублер. Тогда в мире не все было гладко. 55-й год… Разгар «холодной войны», и была реальная опасность, что она перейдет в «горячую»… В этом случае «Объект», то есть Арзамас-16, может быть уничтожен, и страна останется без создателей ядерного оружия, и некому будет его обслуживать, осуществлять авторский надзор и так далее. Мне кажется, именно потому и было принято решение о Челябинске-70. И второе: любая монополия вредна, без соревнования можно завести ту или иную отрасль в тупик. И научные разработки и конструкторские работы идут гораздо медленнее, чем при конкуренции или соревновании, как мы тогда говорили. И действительно, когда появилось два института, то началось творческое соревнование идей, способов решения тех или иных конструкций, методик… Я считаю, что появление центра на Урале принесло огромную пользу развитию ядерного оружейного комплекса.
– Георгий Александрович, чем современное ядерное оружие отличается от того, что вы создавали в начале пятидесятых?
– Разница огромная, прогресс очень большой. Я не буду вдаваться в какие-то конструктивные особенности, могу только сказать, что вес и объем при равной мощности отличаются в десятки раз… Автоматика, которая обеспечивает подрыв, резко, неузнаваемо изменилась… К примеру, блок автоматики, который обеспечивал выдачу сигналов на заряд, весил раньше триста килограммов, а теперь полтора… Вот такой прогресс! Ведь изменилась элементная база, и в развитие этой области науки и техники сделали огромный вклад наши ученые и конструкторы. Не только в ядерной технике, но и в целой отрасли… Так что отличие очень большое. Я уж не говорю о широком выборе «изделий», выполняющих строго определенные функции… Прогресс виден не только в цифрах, достаточно побывать в музее ядерного оружия в Арзамасе-16 и Челябинске-70 и сравнить с теми блоками, которые иногда показывают по телевидению, – тут уж не надо быть специалистом…
– Логичен следующий вопрос: что такое, с вашей точки зрения, ядерное разоружение?
– Если по-настоящему его проводить, то нужно не только разобрать ядерную боеголовку, но и перевести плутоний и уран в такое состояние, чтобы их нельзя было использовать в оружии вновь. Тогда можно говорить о полном разоружении. Но я считаю, что на это мы пока пойти не можем, так как обстановка в мире сложная и опасная. Есть много так называемых «пороговых стран», которые могут выйти на испытания и создание ядерного оружия. Эти страны хорошо известны. Может быть, совершенные «изделия» они и не смогут сделать, но «примитивные» им вполне по силам… Я считаю, что ядерное оружие должно существовать. Впрочем, так оно и будет – система самозащиты государства требует сохранения определенного количества «изделий».
– Думали ли вы, что когда-то ядерное оружие может быть использовано?
– Мы всегда считали, что оно у нас предназначено только для ответного удара. Никто из нас и не помышлял, что мы «агрессоры», этакие «ядерные монстры», которые способны нанести удар первыми. Ничего подобного! И работали так, и многого лишили себя в жизни только потому, что понимали – оборона страны, нашей Родины зависит от нас. Такая политика нам была понятна…
«Лошадка могла убежать!»
Первая большая установка была построена напротив Кремля, там, где нынче большими буквами написано «Мосэнерго». Но получать термодиффузионным методом ядерную взрывчатку было менее выгодно, чем другими, а потому Александрова «перебросили» на большие промышленные реакторы.
«После первого реактора, который разрабатывали Игорь Васильевич с Доллежалем, мы разработали второй проект в три-четыре раза большей мощности, после этого было решено их построить серию, – вспоминал Анатолий Петрович. – У нас каждый год входило по крайней мере по одному реактору в дело. Примерно 100 тысяч кВт тепловой мощности приводит к получению около 40 кг плутония в год. Те, которыми я занимался, значит, давали 100–120 кг. А вот эти, скажем, 120 кг – это было два десятка бомб, таких, как были сброшены на Хиросиму. Так что отсюда можно себе составить представление, какой сразу масштаб производства в нашей стране был. И именно смысл-то был в том, что у нас гораздо быстрее развернули производство серьезного масштаба, чем успели развернуть американцы».
