«Дух» летит в Стокгольм
26 марта 1949 года И. В. Сталин подписал еще одно постановление, которое увеличивало количество «секретарей» (впрочем, физики чаще всего называли их «духами»), обеспечивающих безопасность ученых Атомного проекта.
В постановлении, в частности, значилось:
«1. Поручить министерству государственной безопасности СССР (т. Абакумову)?
а) организовать оперативно-чекистское обслуживание, а также охрану сотрудниками МГБ СССР академика Алиханяна А. И., академика Семенова Н. Н. и члена-корреспондента Александрова А. П.
Установить штат сотрудников МГБ СССР по охране и оперативно-чекистскому обслуживанию указанных научных работников в девять человек (по три сотрудника МГБ СССР на каждого)…»
Документ весьма любопытен. Из него ясно, что для каждого «секретаря из МГБ» рабочий день должен быть не более 8 часов – охрана ведь должна быть круглосуточной! И еще: оказывается, трудовое законодательство нарушалось уже несколько лет, так как у Курчатова, Харитона, Кикоина и Арцимовича было «всего» по два охранника. Этим же постановлением предусматривалось исправить эту ошибку – теперь и у них было по три «духа».
Кстати, придуманное, кажется, Игорем Васильевичем Курчатовым название сотрудников МГБ их не обижало, потому что они отвечали не только за жизнь своих подопечных, но и за их «духовное состояние». Именно это имелось в виду, когда они обеспечивали «оперативно-чекистское обслуживание».
В 50-е годы «духи» исчезали постепенно: ученые отказывались от них. Однако некоторые чекисты настолько тесно «срослись» со своими шефами, что оставались у них референтами и помощниками и после того, как охрана была официально отменена.
В начале 60-х дома у академика А. П. Александрова первым меня встретил «дух»: он был «домашним секретарем». Анатолий Петрович относился к нему доброжелательно, почти дружески, но никогда не забывал, что, вероятнее всего, его секретарь по-прежнему осуществляет «оперативно-чекистское обслуживание». Ученый всегда избегал говорить на темы, над которыми в прошлом стоял гриф «Сов. секретно».
А история одного из «духов» академика Н. Н. Семенова поистине уникальна: ему суждено было отправиться в Стокгольм на вручение Нобелевской премии «шефу»! Кстати, вместо дочери ученого…
Церемония вручения премии, как обычно, была назначена на 10 декабря 1956 года. Из рассказа дочери академика Н. Н. Семенова:
«После присуждения Нобелевской премии зашел, конечно, разговор, кто будет сопровождать папу. Папа сказал, что, кроме мамы, он может взять с собой одного из детей. Кроме меня был еще старший брат, старше на три года. Я тогда училась в Гнесинском музыкальном институте. Понимая, что о двух речи быть не может, папа выбрал меня. Я окрылилась… В Швецию было направлено сообщение, что с папой приедут жена и дочь.
И вдруг вечером приходит папа и сообщает, что ему не посоветовали брать меня с собой. Опустошенность почувствовала страшную. Подумала про себя, как же папа не сумел уговорить кого надо. Объяснять ничего не стал. Может, ему что и сказали, но мне ничего не говорил…»
А что мог сказать Николай Николаевич дочери?!
Он попытался через МИД, через президиум Академии наук убедить высшее руководство страны, что в Стокгольм надо ехать всей семьей и с друзьями, мол, так принято в цивилизованном мире. Но хотя шел уже 56-й год, наступала «оттепель», давно уже умер Сталин, но тем не менее никто не смел покушаться на законы ведомства Берии. Сам шеф «секретной империи» был расстрелян три года назад, но ведомство его властвовало в стране. И первому советскому лауреату Нобелевской премии недвусмысленно намекнули, что если он будет слишком настойчив в своих требованиях, то и сам не поедет в Стокгольм – все-таки он один из участников Атомного проекта… А вдруг он останется за границей навсегда?! Нет, пусть уж дочь и сын останутся в Москве заложниками…
Семенов вынужден был смириться.
Из воспоминаний дочери:
«Мама с папой поехали не одни. Их сопровождал старый друг папы, один из первых его учеников по Ленинградскому физико-техническому институту академик Кондратьев и Павел Семенович Костиков, считавшийся секретарем папы, а на самом деле бывший его охранником: тогда такие „секретари“ были у всех академиков, занимавшихся секретными работами. Что касается меня, то на любые мероприятия родители получали три приглашения, то есть включая меня. В нашем нобелевском альбоме есть фотография, снятая в Концерт-холле во время церемонии вручения премий. На ней мама сидит в одном ряду с семьями других нобелевских лауреатов, а слева от нее видно пустующее кресло. Место это предназначалось для меня. Версия же, которую родители излагали при вопросах, заключалась в том, что дочь учится в музыкальном институте, а там как раз в декабре идут экзамены…»
Николай Николаевич Семенов не любил рассказывать об этой истории. Ему было стыдно за те унижения, которые пришлось испытать ему и близким в самый счастливый год его жизни.
Поклевки на Пахре
Мое детство прошло в Подольске. Сразу после войны дед купил здесь крошечный домик, в котором он пытался собрать свою многочисленную семью, разбросанную войной по разным уголкам страны – от Ферганской долины до партизанских землянок в Белоруссии. Сделать это ему не удалось, потому что младший сын добывал уран в Средней Азии, средний отлеживался в госпиталях после трех ранений, а старший, мой отец, служил в Германии. Там он сражался на своем истребителе в последние дни войны, а потом охранял небо советской зоны оккупации от недавних союзников, ставших в одночасье «потенциальными противниками».
В общем, с дедом жили дочери да мы с матерью, потому что отец не имел права «выписать семью» в Германию, так как его авиачасть считалась «боевой», то есть, по сути, для них война не закончилась. Это, впрочем, подтвердилось вскоре, когда Сталин распорядился «перекрыть» воздушные коридоры, соединявшие Западный Берлин и западные зоны оккупации. В небе Германии началось прямое противостояние авиаций бывших союзников. Отец об этом никогда не рассказывал, но орден Красного Знамени, полученный за выполнение приказа Сталина, сам за себя говорит о многом…
Но мы ничего об этом не знали – своих забот хватало! И одна из них каждодневно была у нас: это ловля рыбы на Пахре. Самые уловистые места были у железнодорожного моста, где всегда крутилась крупная плотва, и десяток вполне приличных рыбин оказывались на сковородке у бабушки, которая всегда с радостью их жарила. Послевоенные годы были голодными, а потому рыбацкие успехи внука ее радовали.
Однажды на тропе к реке появились люди в военной форме. А потом мы их встретили и у моста. Еще несколько раз нам удавалось прорваться к любимым местам у реки, но вскоре там появилась охрана.
Теперь мне кажется, что именно в это время кончилось детство…
Потом наш домик снесли, дед не выдержал – очень быстро умер, а судьба вновь разбросала нашу семью. Но это уже другая история, а та – «подольская» – кончилась лишь спустя полвека, когда я узнал, почему так резко поменялась обстановка на окраине Подольска. А с ней и история города.
