Чуть позже И. В. Курчатов уточняет: мощность завода – до 1000 тонн урана в год…
Но предприятию в Глазове суждено будет не только стать в один строй с «Маяком» и Электросталью, но и возглавить несколько принципиально новых направлений в развитии атомной индустрии страны.
Некоторые из них связаны с именем Виталия Федоровича Коновалова, человека, который станет последним министром Средмаша. Одно время он будет руководить комбинатом в Глазове…
Я спросил В. Ф. Коновалова:
– Как вы оказались после Ульбинского комбината в Глазове? Казалось бы, освоили новое производство, работа очень интересная, перспективы определены – и вдруг Глазов? Что побудило уехать?
– Это был 1974 год. Начальником главного управления Средмаша стал Потанин… Владимир Петрович Потанин был директором Ульбинского металлургического завода в 1961–1974 годах. Дважды лауреат Государственной премии СССР, награжден двумя орденами Ленина, орденом Октябрьской революции, двумя орденами Трудового Красного Знамени, орденом «Знак Почета». С ним связано становление и развитие Ульбинского комбината как крупнейшего в отрасли… Он приехал в Усть-Каменогорск из Глазова. Тогда многие были направлены в Казахстан оттуда, так как в Глазове было одно из первых наших предприятий. Электросталь, «Маяк» и Глазов – это, образно говоря, три кита, на которых держалась атомная промышленность СССР. Если раньше из Глазова уезжали специалисты, то теперь начинался обратный процесс.
– Там решили расширять производство?
– Начиналась «Большая атомная энергетика», она требовала новых подходов и новых людей. Потанин знал меня, а потому и предложил стать директором. Ему казалось, вероятно, что нужен человек со стороны.
– У меня сложилось странное впечатление от первой встречи с Глазовым… Это было в середине 60-х… Поезд остановился всего на одну минуту…
– Да, им было запрещено там задерживаться…
– Я выскочил на платформу и поразился: вокруг покосившиеся деревянные здания, убогая платформа… Но едва мы с встречающими зашли за здание старенького вокзала, как увидели прекрасные дома, асфальтовую дорогу и две черные «Волги»… Контраст был поразительный!
– Из-за секретности такое происходило… Хотя если поехать на поезде дальше, то открывается на повороте вид на долину и весь комбинат как на ладони… Сейчас и привокзальная площадь имеет соответствующий вид, и вся станция – теперь скрывать ничего не надо. А в те годы западные радиостанции передавали, что «Глазов – один из первых объектов для атомного удара в случае ядерной войны». Тем самым подчеркивалось его значение в системе обороны страны. Глазов – это главное перерабатывающее предприятие отрасли.
– Город понравился?
– Это ведь старинный город… Там знаменитые лечебные источники, которые до нынешнего дня действуют. Город находится в очень красивом месте. Условия для работы и жизни там очень хорошие.
– При назначении директором какую задачу перед вами поставили?
– Началось бурное развитие «Большого циркония». Атомная энергетика требовала этого металла. Урановое производство уже было налажено в Электростали и Усть-Каменогорске, так что «начинка» у ТВЭЛа была, а вот с оболочкой были проблемы. Было решено циркониевое производство полностью расположить в Глазове. Опытные работы уже были проведены, и было ясно каким путем идти. Надо было развить большие мощности производства циркония и изделий из него. Это была задача, поставленная передо мной…
В начале 60-х годов Глазов трижды принимал крупнейших ученых страны. Сюда приезжали академики А. Бочвар и А. Александров, член-корреспондент АН СССР А. Займовский, многие доктора и кандидаты наук. Здесь проходили отраслевые металлургические конференции, и посвящены они были повышению надежности ТВЭЛов.
Оказывается, фронты «холодной войны» теперь переместились с боевых позиций ракет и ударных подводных лодок на разработку принципиально новых технологий и получение новейших материалов. Быстрее всего эту перемену почувствовали атомщики, и получение циркония в больших масштабах стало своеобразным сигналом для наших сторонников и противников за рубежом о том, что и у нас думают о завтрашнем дне.
Но его пришествие связано уже с Виталием Федоровичем Коноваловым, который был назначен директором «Чепецкого механического завода» в марте 1975 года. Он проработал здесь четыре года. Я спросил его:
– Что было самое трудное для вас?
– Организация массового производства циркония и изделий из него. Это было строительство новых корпусов, освоение новых технологий. Цирконий нужен был для атомной энергетики, которая начала бурно развиваться не только в СССР, но и в странах Восточной Европы. Первые АЭС появились в Чехословакии, Болгарии, Венгрии. Началось строительство атомной станции в Финляндии. Кроме циркония развивалась в Глазове и урановая часть, так как объемы производства увеличивались. Ну и с материалами «специального назначения» хлопот хватало. Отделить в нашей промышленности военную часть от сугубо гражданской необычайно сложно, подчас даже и невозможно…
– …А может быть, и не нужно?
– Да, и не нужно! А остальное – уже политика, которая, вмешиваясь в экономику, чаще всего приносит вред…
– Чем запомнились особо годы в Глазове?
– Все-таки новыми корпусами завода… И профессионально подготовленным коллективом, который исключительно дисциплинирован. С такими людьми было приятно и легко работать: мы понимали друг друга с полуслова. Безусловно, народ был абсолютно предан своему делу. Надо было остаться после смены – оставались, надо было работать круглые сутки – работали… Этим характерен Глазовский завод: профессионализмом и преданностью своему делу. Не всегда все шло гладко, возникали сложности с проектами, но коллектив работал безупречно, и новые цеха пускались быстро. Вот там действительно можно было говорить, что таким людям любые трудности по плечу, и это не было никаким преувеличением. Мощности наращивали быстро. Начали выпускать циркониевый прокат, трубы. Обеспечивали производство всех активных зон для реакторов, осуществляли всю требуемую программу выпуска циркония и изделий из него.
…Комбинат в Глазове в современной России – одно из самых передовых предприятий. Он выстоял в тяжелейшие 90-е, когда рушилась вся промышленность, особенно оборонная, он нынче, подобно локомотиву, тащит за собой всю атомную отрасль. Можно только удивляться: откуда у людей столько энергии и сил?
А ответ, как всегда, прост и понятен: «Тогда, сразу после войны было во много крат тяжелее. Наши отцы выстояли. Неужели мы не сможем?!»
Все правильно. Жаль только, что война продолжается так долго…
Урок секретности
Секретность в Атомном проекте была тотальной! Даже между собой руководители объяснялись на эзоповом языке. А в Плутониевом институте (легендарной «Девятке») слова «плутоний» и «бомба» никогда не упоминались. Однажды, уже в 70-х, когда, казалось бы, секретность слегка смягчилась, я позвонил по «кремлевскому» (то есть защищенному от подслушивания шпионами) телефону академику Андрею Анатольевичу Бочвару и сказал, что министр Славский разрешил мне встретиться с ним, чтобы он рассказал о получении первого королька плутония. И, к моему удивлению, академик тотчас же ответил, что никогда ничего не слышал об этом, мол, ничем мне помочь не может… А спустя пару лет, когда мы познакомились ближе, Андрей Анатольевич признался, что даже в своем кабинете в институте, в окружении ближайших сотрудников и помощников слово «плутоний» он не произносит. «Поймите, – сказал он, – секретность у нас въелась в каждую клеточку, и отрешиться от нее мы уже не можем».
