Я узнал, что планируется организовать визит французского министра на урановый комбинат в Желтых Водах. А в это время я положил на стол министру Средмаша Е. П. Славскому репортаж оттуда. Среди множества снимков была фотография въезда в город: красивая стела с надписью «Желтые Воды».
– Почему бы нам не назвать город, где находится этот урановый рудник? – сказал я министру. – Почему наши люди должны узнавать все только от западного радио?
Славский улыбнулся.
– В начале 60-х годов американская газета, по-моему, «Нью-Йорк Таймс», опубликовала обо мне большую статью, – сказал он. – Она называлась «Атомный министр», и в основном там была написана правда… Я дал эту статью Хрущеву, и говорю ему: «Какой смысл называть наше министерство Средмашем? Все знают, что мы занимаемся атомными делами, может, так и назовем: министерство атомной промышленности?» Знаешь, что ответил мне Никита Сергеевич? Он сказал: «Не будем подтверждать, что их разведка работает хорошо, – пусть у них сомнения остаются…»
– Но разве это имеет отношение к Желтым Водам? – настаивал я.
Славский сдался. Он завизировал и снимок, и текст, где говорилось об урановом руднике в Желтых Водах.
Главлит давал последнее добро на публикацию всех материалов. Естественно, особо пристальное внимание обращалось на «атомные» и «ракетные» репортажи. Прежде чем газета получала разрешение на публикацию, работники цензуры несколько раз перепроверяли все визы на них. Не стал исключением и этот репортаж. В конце концов, мнение Е. П. Славского никто не решил оспаривать, и материал был разрешен к публикации.
Однако упоминать урановый рудник в Желтых Водах можно было «только в материалах В. Губарева» – так было записано в специальной инструкции, разосланной всем уполномоченным Главлита СССР. По молодости я гордился таким «исключением из правил» и лишь много лет спустя начал понимать, сколь жесток и опасен был прессинг секретности, который окутывал весь военно-промышленный комплекс страны. Если бы его не было, многих ошибок и трагедий можно было бы избежать…
Допускать ли Зельдовича к бомбе?
Вопрос звучит смешно, потому что группа Я. Б. Зельдовича разрабатывала конструкцию первой А-бомбы, и именно за нее будущий трижды Герой Социалистического Труда получит свою первую Звезду. Тем не менее в апреле 1948 года уполномоченному Совета министров СССР А. Бабкину было поручено проверить всех сотрудников Института химической физики АН СССР «на благонадежность», а именно в этом институте числились и Харитон, и Щелкин, и Зельдович, и многие другие ученые, выполнявшие «специальные работы по тематике Первого главного управления».
Бабкин начал знакомиться с личными делами сотрудников и тут же был потрясен своим открытием: «при проверке выяснилась засоренность и концентрация большого количества лиц, скомпрометированных в политическом отношении».
15 научных сотрудников, по мнению Бабкина, представляют особую опасность. Среди них:
«11. Зельдович Яков Борисович – 1914 г. рождения, нач. теоретического отдела. Родители его матери и сестра матери живут в Париже. Сестра отца, Фрумкина Р. Н., в 1936 г. арестована. В настоящее время Зельдович категорически отказывается работать в институте и добился зачисления в штат лаборатории Ю. Харитона. Допуск № 1515/8068 от 18.VII.1946 года».
Уполномоченный СМ СССР был глубоко убежден, что им найдено «гнездо потенциальных шпионов и предателей», так как у них была не только «сомнительная» национальность, но и глубокие связи на Западе.
В своем письме «наверх» (а точнее, традиционном для того времени доносе) Бабкин не может не удержаться, чтобы не высказать свое мнение и о руководителях института, хотя ему было поручено проверить только рядовых научных сотрудников:
«Кроме перечисленных лиц, как вам известно, в институте работают заведующими лабораториями Лейпунский Овсей Ильич, имеющий в Америке родных отца (брат Лейпунского был арестован органами НКВД), и […] – быв. активный троцкист, осужденный в 1936 году и прибывший из заключения в 1943 году…»
А. Н. Бабкин глубоко убежден, что им раскрыта преступная группа, конечно же, допускать к секретным работам никого нельзя… Он не сомневается, что будут приняты какие-то меры против этих научных сотрудников, просит его об этом проинформировать.
Однако ничего не происходит. Но письмо Бабкина подшито «в дело». Оно тайно будет храниться в документах Атомного проекта СССР почти полвека. Ни Зельдович, ни Лейпунский, ни их коллеги по институту так и не узнают об этом письме, которое могло сыграть свою роковую роль, если бы в августе 1949-го испытания первой атомной бомбы закончились неудачей.
Впрочем, Яков Борисович Зельдович прекрасно понимал, какую цену ему приходится платить за свою причастность к Атомному проекту. И прежде всего это было испытание молчанием. Несколько раз я пытался уговорить академика хотя бы что-то рассказать об первых испытаниях ядерного оружия. «Не имею права говорить!» – отвечал Яков Борисович. И лишь однажды он как бы невзначай заметил:
– Меня поразила трава. Была удивительная тишина, и вдруг я вижу, как трава легла – это пришла ударная волна… Тишина и поникшая трава – главное впечатление от ядерного взрыва…
«Беспокойный» академик
Зельдович среди всех участников Атомного проекта был, пожалуй, самым «нестандартным» ученым, доставлявшим хлопоты всем властителям – от Сталина до Горбачева.
Его участие в создании атомного оружия отражалось на его груди. Изредка он надевал все свои награды. Специально, чтобы шокировать окружающих! И было чем… На его пиджаке сияло три Звезды Героя Социалистического Труда, медаль лауреата Ленинской премии и три – Государственной. А орденов не счесть. Впрочем, некоторые из них сам Яков Борисович забывал, куда именно положил… Однако он неизменно подчеркивал, что не прочь получить очередную награду, если уж заслужил… И даже друзья не всегда различали, шутит Яков Борисович или нет.
Ситуация с присуждением второй Ленинской премии Зельдовичу остается в архивах Атомного проекта СССР одной из самых загадочных. И самому Н. С. Хрущеву пришлось вмешаться в конфликт, который возник из-за неясной позиции самого Зельдовича.
А дело складывалось так.
Как известно, Ленинская премия присуждалась только один раз. Однако в списке соискателей ее в 1959 году вновь появились знакомые фамилии – Харитон, Сахаров и Зельдович. Было создано принципиально новое «изделие», и именно эти трое ученых (плюс еще трое ученых из Арзамаса-16) были среди его основных создателей. Харитон и Сахаров попросили убрать их из списка, так как раньше уже получили Ленинские премии, а Зельдович этого делать не стал. Комитет по Ленинским премиям исключил Зельдовича из авторского коллектива, мотивируя тем, что второй раз нельзя присуждать эту премию. Яков Борисович возмутился таким решением: по какому праву его лишают той работы, которую он сделал?
Кто же смеет обижать такого ученого, как Зельдович?!
