Летом 1947 года Атомный проект СССР переживал, пожалуй, один из самых серьезных своих кризисов. И это отразилось в тех документах, которые легли на стол Сталину. Если первый касался непосредственно завода на Южном Урале, то остальные в той или иной форме имели к нему отношение.
«2. О научно-исследовательских работах по развитию вакуумной техники, проектировании и производстве вакуумного оборудования.
Проект внесен тт. Первухиным, Завенягиным, Борисовым (Госплан)».
Постановление СМ СССР № 2146–568сс предусматривало создание Научно-исследовательского вакуумного института (НИВИ). В единый кулак собирались специалисты, разбросанные по разным министерствам и ведомствам, – ведь без вакуумного оборудования и измерительной аппаратуры объекты «А», «Б» и «В» на заводе № 817 работать не могли. И самое главное: НИВИ поручалось разработать единый план развития вакуумной техники для нужд Атомного проекта.
«3. О мерах ускорения разработки Ленинградским физико-техническим институтом АН СССР высокочастотного метода разделения изотопов урана и ионных источников с дуговым разрядом в парах металлического урана.
Проект внесен академиком Иоффе, академиком Курчатовым, Первухиным, Борисовым (Госплан)».
И это постановление Сталин подписал сразу же. В нем четко определялось, когда нужно изготовить и испытать ионные источники с дуговым разрядом, сколько именно выделить вольфрамовой и молибденовой проволоки, прутков и жести, а также платиновой фольги и серебряного припоя. Но кроме этого разрешалось академику А. Ф. Иоффе израсходовать в 1947 году из средств института 150 тысяч рублей на лечение и летний отдых сотрудников института…
«4. О постройке Институтом физических проблем АН СССР опытной полузаводской термодиффузионной установки для обогащения шестифтористого урана изотопом урана-235.
Проект внесен тт. Первухиным, Завенягиным, Борисовым (Госплан), проф. Александровым (Институт физпроблем АН СССР).
В распоряжении СМ СССР А. П. Александрову поручено построить опытную установку «по обогащению висмута методом термической обработки его солей» к 1 сентября 1947 года. «Шестифтористый уран» теперь именовался «висмутом». А в качестве поощрения тем же распоряжением предписывалось министерству торговли СССР «отпускать дополнительно с июня 1947 года ежемесячно» продовольственных лимитных книжек по 600 рублей – две штуки, книжек по 400 рублей – две штуки и литерных обеденных карточек литер «Б» – четыре штуки.
Товарищ Сталин считал, что на установке должны работать сытые сотрудники.
Впрочем, почти в каждом постановлении и распоряжении, подписанном им, последним пунктом давались «привилегии» – в те голодные годы это были продовольственные пайки.
«5. О месте строительства специального полигона для испытания „РДС“…
6. О подготовке к исследованиям на специальном полигоне при испытаниях „РДС“…
7. О мерах по обеспечению развертывания конструкторских и научно-экспериментальных работ Конструкторского бюро № 11 (проф. Харитон)…
8. О мероприятиях по организации режимной зоны Конструкторского бюро № 11 (проф. Харитон)…
9. О мерах помощи Лаборатории № 2 Академии наук СССР в проведении работ, руководимых проф. Арцимовичем…
10. О месте строительства и проектирования завода № 814 (по методу проф. Арцимовича)…»
Более полувека прошло после подписания этих документов Сталиным, но до сих пор гриф «секретно» с них не снят. Во-первых, режимные зоны вокруг закрытых городов действуют и поныне, и, во-вторых, есть опасность, что страны, стремящиеся овладеть ядерным оружием, используют опыт Атомного проекта. А этого допускать нельзя.
Ночной «козел»
В феврале 1948 года Курчатов подготовил «Доклад об основных научно-исследовательских, проектных и практических работах по атомной энергии, выполненных в 1947 году». Документ обсуждался на заседании Специального комитета, а затем был представлен Сталину.
В докладе, в частности, Игорь Васильевич рассказал о тех экспериментах, которые проводились на физическом котле, уже работавшем в Лаборатории № 2. В частности, Курчатов отмечал:
«В физическом котле при его строительстве были оставлены пустыми так называемые экспериментальные каналы. Закладывая в каналы блоки урана, алюминия, висмута, графита и других материалов и исследуя, как после вкладывания этих материалов изменяется работа котла, можно оценить пригодность материалов по чистоте для использования в атомном котле. В течение 1947 года через экспериментальные каналы котла были пропущены 60 000 урановых блоков, изготовленных заводом № 12 ПГУ для закладки в атомный котел. Результаты получились очень хорошими…»
К сожалению, за этот оптимизм пришлось чуть позже заплатить очень высокую цену…
Сразу же после пуска большого промышленного котла начали происходить события, о которых ни Курчатов, ни его соратники и не догадывались ранее: блочки начали быстро «распухать»! В стержнях появлялись «козлы», и, чтобы избавиться от них, реактор приходилось останавливать.
Ефим Павлович Славский однажды пригласил к себе домой директора дома-музея И. В. Курчатова Раису Кузнецову. Вместе с ней приехал и муж ее – Николай, который записал на видеопленку беседу своей жены с великим советским атомщиком. Насколько мне известно, это единственный довольно полный рассказ Ефима Павловича о становлении атомной промышленности. Вполне естественно, в нем главное внимание уделяется Игорю Васильевичу Курчатову, с которым Славский не только был дружен, но и которого он боготворил.
О первых «козлах» в стержнях промышленного реактора Славский рассказал так:
«У нас случилась тогда первая неудача из-за конструкции реактора. Он канальный, каналы алюминиевые стали быстро корродировать и выходить из строя. И мы никак не могли понять, в чем же дело. Потом выяснили. Поняли, что надо изменить систему влагосигнализации. Чтобы изменить эту систему, потребовалось разгрузить весь реактор…»
Это была чудовищная эпопея! О ней обязательно рассказывают не только все, кто работал тогда на реакторе, но и все жители Озерска, которые приехали сюда позже. Ведь, что греха таить, немало случалось аварий на промышленных реакторах, но никогда – подчеркиваю, никогда! – не было нужды полностью разгружать котел. В реакторе было около 100 тонн урана. Все блочки нужно было перенести снизу вверх, где его вновь загрузить в каналы.
В ту ночь в реакторном зале дежурил сам Курчатов.
«Посередине – реактор. Надо проверить, загрузить свежие блочки, – продолжает свой рассказ Ефим Павлович Славский. – И он тогда через лупу все их рассматривал: проверял – нет ли поврежденных? У нас была сигнализация устроена так, что если бы радиоактивность больше положенной нормы стала бы, то звонки зазвонили бы. Кроме того, звуковая сигнализация была дублирована световой – разные лампочки загорались. Но так как „гадость“ была большая, то мы, конечно, выключали эти самые звонки и загрубили световую сигнализацию. А тут вдруг, понимаете, она загорелась, Игорь Васильевич сидел у стола. В одном ящике у него – эти облученные блочки. Он их осматривал и клал в другую сторону… Ионизационную камеру мгновенно доставили. И установили, что у Игоря Васильевича в этом самом месте находятся мощно облученные блочки. Если бы он досидел, пока бы все отсортировал, – еще тогда бы он мог погибнуть! Вот такие самоотверженные дела у нас были!..»
