…Потом было множество «пусков» разных «Реактивных двигателей С», и не только на Семипалатинском полигоне, но и на Новой Земле. Правда, через некоторое время их перестали называть РДС, в обиход вошло новое название – «изделие».
Перелом
Игорь Васильевич Курчатов считал, что коренной перелом в осуществлении Атомного проекта наступил в начале 1948 года. У него и его ближайших соратников уже не было сомнений, что в конце концов избранный ими путь приведет к Бомбе.
Когда именно?
Именно этот вопрос интересовал Берию, а следовательно, и Сталина, который был полностью в курсе всего, что делалось в Атомном проекте.
До сих пор идет спор, кто именно подчеркнул некоторые слова в докладе, подготовленном И. В. Курчатовым к заседанию Специального комитета 23 января 1948 года. На нем и было принято решение отправить этот документ самому Сталину. После того, как доклад попал в Кремль, на нем и появились подчеркивания «неустановленным лицом». Такую запись сделал работник архива. Естественно, он не имел права написать, кто именно оставил пометки, и этим самым окончательно запутал историков будущего.
Чтобы слегка облегчить им работу, сообщу: это рука Сталина, который очень внимательно читал доклад.
В нем, в частности, Игорь Васильевич писал:
«В 1946 году и в предыдущие годы мы занимались поисками научных и технических решений задачи получения атомных веществ, а в 1947 году – практической реализацией найденных ранее решений.
Отличительной особенностью 1947 года является проведение больших работ по сооружению предприятий по выработке атомных взрывчатых веществ».
Теперь уже Сталину было ясно, когда именно следует ждать создание А-бомбы. Тем более что Курчатов не только детально описывал главное, что сделано им и его соратниками, но и четко определял те шаги, которые предстояло сделать в ближайшие дни и месяцы. Сталин любил такой стиль работы – ясность и четкость, а потому Курчатову доверял больше, чем другим. Больше, чем тем же Берии и Молотову. Поэтому он и требовал, чтобы все доклады о ходе работ, подготовленные Курчатовым, сразу же ложились ему на стол. Читал он их внимательно, отмечая, чаще всего карандашом, наиболее важные места.
Курчатов знал, кто главный читатель его докладов, хотя официально ему никто об этом не сообщал.
Он старался писать понятно и подробно. В своем докладе он подводил итоги проделанной работы по всем направлениям Атомного проекта. В частности, он сообщал:
«К концу 1947 года КБ-11 сформировалось в самостоятельную научно-исследовательскую и проектную организацию, включающую в себя 9 отдельных лабораторий, конструкторское бюро, опытный механический завод, снаряжательный завод и несколько полигонов с бетонными казематами для производства наблюдений. КБ-11 укомплектовано квалифицированными кадрами.
К настоящему времени закончен проект атомной бомбы из плутония…
В центре конструкции находится шар из металлического плутония весом (…) килограммов, в который вставлен нейтронный возбудитель цепной реакции. Шар из плутония окружен отражателем нейтронов, сделанным из металлического урана, за которым следует демпфирующий слой алюминия. За алюминием располагаются 32 плотно прилегающих друг к другу и к алюминию пирамидальные отливки из смеси тротила с гексогеном. В каждую отливку вставлен взрыватель…»
Тут следует сделать небольшое отступление. При рассекречивании материалов Атомного проекта СССР среди специалистов шла довольно длительная дискуссия: что можно и что нельзя раскрывать для широкого читателя. И главное: как сделать так, чтобы террористы не смогли использовать такие материалы для изготовления самодельных атомных бомб. Мнение было единодушным: нельзя давать точные цифры взрывчатых атомных материалов. Именно поэтому в тех материалах, с которых гриф «Совершенно секретно. Особая папка» снят, отсутствуют конкретные данные. Ну а схемы и описания ядерного устройства сегодня уже не секретны. В общем, то, что скрыто в скобках с многоточием – (…), – еще несколько десятков лет будет тщательно скрываться.
И. В. Курчатов с гордостью сообщает о достижениях КБ-11:
«Выполнение экспериментальных исследований, стоящих перед КБ-11, очень сложно, т. к. почти по каждому исследуемому вопросу требуется разработка новых методов, позволяющих проследить за явлениями, длящимися всего в течение десятитысячных и стотысячных долей секунды и при этом еще в условиях взрыва.
В КБ-11 в 1947 году разработано и освоено несколько оригинальных методов, насколько мы можем судить по литературе, впервые примененных с большим успехом…
В КБ-11 было сделано много опытных взрывов на моделях и показано, что, подобрав надлежащим образом комбинацию тротила с гексогеном, а также конфигурацию и строение пирамидальных отливок, можно избежать расколов центрального металлического ядра…
КБ-11 разработало также проект атомной бомбы из урана-235 по так называемому артиллерийскому варианту…»
И в заключение Курчатов пишет:
«Доложенные мной работы по получению плутония в уран-графитовом котле, по получению урана-235 диффузионным и электромагнитным методами, по конструкции атомной бомбы представляют основные направления работ 1947 года, направления, при помощи которых мы рассчитываем раньше всего достичь конечной цели – изготовления атомной бомбы».
Казалось бы, успехи ученых должны радовать руководителей Атомного проекта СССР, и в первую очередь Берию и Сталина. Известно, что они вдвоем обсуждали представленный Курчатовым доклад. Реакция была неожиданной: была подготовлено и вскоре принято постановление Совета министров СССР о повышении секретности работ и об ужесточении режима. Особенно в КБ-11…
Дело дошло до того, что главные конструкторы и ведущие ученые КБ-11 не могли общаться друг с другом. Причем в тех случаях, когда они вместе разрабатывали тот или иной узел «изделия». Даже в своем кабинете главный конструктор Харитон был лишен возможности проводить совещания со специалистами: мол, информация может попасть к врагу.
Нелепость происходящего была очевидна. Однако потребовалось специальное обращение И. Курчатова, А. Александрова, Ю. Харитона и П. Зернова к высшему руководству, чтобы совещания специалистов были разрешены. Добро было получено, но… «под персональную ответственность тт. Зернова и Харитона».
Когда мне довелось побывать в рабочем кабинете Юлия Борисовича Харитона, он с улыбкой заметил:
– Пожалуй, вы один из немногих «посторонних», то есть тех, кто не работает в Арзамасе-16, кто попал в эту «совершенно секретную комнату». В ней даже в те времена можно было говорить все!
– А сейчас?
– Сейчас тоже можно, – академик вновь улыбнулся, – но не при посторонних…
Кстати, Юлий Борисович Харитон смеялся редко, хотя и обладал превосходным чувством юмора…
